Иоанн Кронштадтский
Шрифт:
В кабинет стали собираться близкие: наследник, Александр Александрович с женой, великий князь Михаил… Вдруг буквально вбежал внук Александра II — Николай. Его подвели к постели умирающего деда.
— Папи, — повышая голос, сказал Александр Александрович. — Ваш «лучик солнца» здесь.
Задрожали ресницы, приоткрылись голубые глаза… Видно было, что раненый старался улыбнуться. Он двинул пальцем, но ни поднять руки, ни сказать то, что хотел, он не мог. Подошел протопресвитер А. Н. Баженов и причастил Александра II. Все присутствующие опустились на колени, склонив Голову, молились…
Потом лейб-медик С. П. Боткин, державший руку умирающего, обернулся к новому монарху и объявил: «Все кончено!» Страшное рыдание вырвалось из груди присутствовавших… Дворцовые часы показывали четыре часа
Трагическая новость с невероятной быстротой разнеслась по столице. У дворца стал собираться народ: войска, свита государя, министры, горожане… Но внутрь пропускали только членов императорской фамилии.
К вечеру скорбная новость достигла Кронштадта. В короткой дневниковой записи от 2 марта Иоанн Ильич Сергиев отмечает, что получил «страшное известие об убиении Государя Императора торпедою, во время следования Его в санках». Известие это ошеломило отца Иоанна, он в смятении, два чувства борются внутри него. Поначалу ему представляется, что преступников должно охватить раскаяние и покаяние в свершенном зле, как залог спасения души человека. Ему примером служит церковная история: ведь и убийцы Господа, — отмечает он, — если бы покаялись, спаслись бы. Но чуть позже им овладевает чувство мщения и возмездия. В соответствующем эпическом стиле он пишет: «Налетели злые и хищные коршуны на нашего незлобивого Государя и растерзали его; и с ним других неповинных, и протекли потоки крови мученической». Чем же должен воздать Господь за такое злодеяние? Иоанн, не сомневаясь, указывает: «Да воздаст им Господь — этим коршунам в человеческой коже, по делам их, а убитым да даст венцы нетления»[194].
Случившаяся трагедия захватывает Иоанна целиком. Ощущается, что в течение долгого времени он не может «отойти» от нее. Даже на занятиях в гимназии вместо плановых тем по программе он зачитывал ученикам выдержки из газетных статей о гибели императора. Он трактует событие как крест, который необходимо нести, и возможно как способ искупить ранее совершенные императором личные ошибки.
Но все равно ответы на вопросы: Где же Господь? Почему не избавил от трагедии? Забыл ли Он нас? — рождались и формулировались очень трудно. Иоанн ищет скрытый смысл свершившегося. Вдруг его пронзает мысль о царе как о мученике. — Да, все более утверждается он в том, что Господь, попустив такое несчастие, тем призывает народ российский, народ Божий пробудиться от греховного усыпления, очнуться, осмотреться вкруг себя, сознать бездну грехов своих, покаяться и исправиться[195]. «Все очнулись, — записывает впечатление скорбных дней Иоанн. — Все плачут и ахают! Но это ли только нужно? Нужно нравственное очищение, всенародное глубокое покаяние, перемена нравов — языческих на христианские. Омоемся, очистимся, примиримся с Богом — и Он примирится с нами и как мякину разъест и уничтожит всех врагов царя и народа»[196].
И в таковых рассуждениях Иоанн был не одинок. Вся консервативно-монархическая часть общества была того же мнения. Но если царь — «мученик»? То в чем же урок его смерти? — неизбежно возникает еще один вопрос. Ответ в этот раз приходит незамедлительно: его гибель есть свидетельство нравственной трагедии России, а его убийцы — нравственные враги России. «Что же это такое? — возмущался Иоанн. — Открытая дерзкая война своих против своих, против царя и всех его подданных? Ибо здесь все поражаются, если не физически, то нравственно, сердечно… Но, дерзкие и слепые, они воюют сами против себя… истребляют все преступное, свое семя — семя антихриста. Да, антихриста: ибо они его дух. Они воюют против всего, что священно для всех христианских народов, царей; свергнув царей, они хотят водворить безначалие и грубый произвол, безверие, безнравственность, бесправие, страх и ужас. Но не удастся им это».
Вдруг он осознал, что то, что было или казалось столь привычным и неизменным: царь, власть, закон, порядок, обязанности подданных… требует переосмысления, требует от него не только абсолютного признания и принятия, но и каких-то конкретных практических действий. Каких? — он еще не мог сформулировать, но что «надо что-то делать и ему», простому приходскому священнику, чтобы обеспечивать политическую стабильность и не допустить покушений на нее со стороны кого бы то ни было — стало для него очевидным.
В 1850—1870-х годах в дневниковых записях Иоанна Сергиева практически отсутствуют политические комментарии, зримо
Политическое устройство России Иоанн воспринимал как само собой разумеющееся и необходимое и единственно возможное. Он относился к царской власти как к проявлению Промысла Божия, как к некоему дару свыше, тесно связанному с божественным даром веры. Убежденность в божественности самодержавия в немалой степени питалась идеей о том, что Бог создал на земле царей по образу своего небесного единодержавия. «Кто посаждает на престоле царей земных? — спрашивает он в дневнике и отвечает: — Тот, Кто Один от вечности сидит на Престоле огнезрачном и Один в собственном смысле царствует всем созданием — небом и землею со всеми обитающими на них тварями»[197]. Для Иоанна, воспитанного на идеалах уваровской триады «Православие. Самодержавие. Народность», эти ценности совместны, едины для всех подданных и не подвластны какому-либо сомнению и уж тем более насильственному изменению.
И вдруг события 1 марта 1881 года раскрывают перед ним страшное обстоятельство: оказывается, есть кто-то, не просто высказывающий сомнение относительно «родных» Иоанну и, как ему казалось, всем россиянам государственно-политических ценностей, но и даже покушающийся на жизнь императора — воплощение порядков, законов, образа веры и жизни!
Возможно ли такое в нравственно здоровом обществе? — задается он вопросом. — Нет! — Отсюда делается вывод: Россия в очевидном нравственном кризисе, обществу необходимо очнуться, покаяться, примириться с Богом, переменить нравы — от языческих на христианские! Но, — убежден Иоанн, — и этого теперь мало: необходима борьба с врагами царя и народа; и ее он, как и другие верноподданные, должен вести неотступно и непременно!.. Так его пастырские обязанности трансформировались и приобретали вполне очерченные обязанности политические. — Однако кто же в стане врагов? — уточняет для себя священник. Ответ, как кажется ему, очевиден: интеллигенция, безбожники, всякий, сомневающийся в истинах православия.
Чувства, которые испытывал Иоанн к погибшему императору, вполне соответствовали тому, что высказал известный российский юрист и историк Б. Н. Чичерин: «Монарх, который осуществил заветные мечты лучших русских людей, который дал свободу двадцати миллионам крестьян, установил независимый и гласный суд, даровал земству самоуправление, снял цензуру с печатного слова, этот монарх, благодетель своего народа, пал от руки злодеев, преследовавших его в течение нескольких лет и, наконец, достигших своей цели. Такая трагическая судьба не может не произвести потрясающего действия на всякого, в ком не помутилась мысль и в ком не иссякло человеческое чувство».
В дневнике Иоанна можно обнаружить не одно место, где он будет вновь и вновь возвращаться к своим чувствам и отношению к погибшему императору. Вот одна из таких записей: «Примири меня, Господи, с памятью убиенного злодеями императора Александра II, который хоть тяжко согрешил в жизни, но человеческими грехами, коих не чужд и я, многогрешный. Прости ему и мне грехи вольные и невольные и излей в сердце мое любовь к венценосному мученику, коему Ты простил грехи за его насильственную смерть. — Он был верующий и доброжелательный; он любил Россию и сам был на войне за освобождение единоверных славян»[198].
Неприязнь, а можно выразиться и точнее — ненависть к «ниспровергателям, бомбистам и революционерам» только возросла, когда Иоанн Сергиев узнал, что «свили они гнездо свое» и в Кронштадте, совсем недалеко от Андреевского собора. Тут можно привести характерную запись-наблюдение из дневника Иоанна: «Офицеры кронштадтские на исповедь и к причастию не ходят. Вот плод вольнодумства! Вот плод театров, клубов, обедов, маскарадов! Развращение души! Приложи им зла, Господи»[199]. Имя одного из «вольнодумцев» стало известно Иоанну — лейтенант Николай Евгеньевич Суханов. В Кронштадт он попал, отслужив несколько лет на Балтике, Дальнем Востоке и в Сибирской флотилии. Следствие выяснило, что с «террористами» — Желябовым, Перовской, Кибальчичем и Колодкевичем — он познакомился зимой 1879 года. На кронштадтской квартире у него проходили собрания с обсуждением политических вопросов.