Иосиф Сталин – беспощадный созидатель

Соколов Борис Вадимович

А вот что вспоминает об этом же эпизоде другой участник пленума, писатель Константин Симонов. Его воспоминания – это не бесстрастная стенографическая запись, а страстный эмоциональный рассказ, с попыткой оценить психологическое состояние главных действующих лиц: «Сталин, стоя на трибуне и глядя в зал, заговорил о своей старости и о том, что не в состоянии исполнять все те обязанности, которые ему поручены. Он может продолжать нести свои обязанности Председателя Совета Министров, может исполнять свои обязанности, ведя, как и прежде, заседания Политбюро, но он больше не в состоянии в качестве Генерального секретаря вести еще и заседания Секретариата ЦК. Поэтому от этой своей последней должности он просит его освободить, уважить его просьбу… Сталин, говоря эти слова, смотрел на зал, а сзади него сидело Политбюро и стоял за столом Маленков, который, пока Сталин говорил, вел заседание. И на лице Маленкова я увидел ужасное выражение – не то чтоб испуга, нет, не испуга, – а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других… осознавшего ту смертельную

опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина, нельзя соглашаться, чтобы он сложил с себя вот это одно, последнее из трех своих полномочий, нельзя. Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда, заглушая раздавшиеся уже из-за спины Сталина слова: «Нет, просим остаться!»… зал загудел словами: «Нет! Нельзя! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!..» Зал что-то понял и, может быть, в большинстве понял раньше, чем я. Мне в первую секунду показалось, что все это естественно: Сталин будет председательствовать в Политбюро, будет Председателем Совета Министров, а Генеральным секретарем ЦК будет кто-то другой, как это было при Ленине. Но то, чего я не сразу понял, сразу или почти сразу поняли многие, а Маленков, на котором, как на председательствующем в этот момент лежала наибольшая часть ответственности, а в случае чего и вины, понял сразу, что Сталин вовсе не собирается отказываться от поста Генерального секретаря, что это проба, прощупывание отношения пленума к поставленному им вопросу – как, готовы они, сидящие сзади него в президиуме и сидящие впереди него в зале, отпустить его, Сталина, с поста Генерального секретаря, потому что он стар, устал и не может нести еще эту, третью свою обязанность.

Когда зал загудел и закричал, что Сталин должен остаться на посту Генерального секретаря и вести Секретариат ЦК, лицо Маленкова, я хорошо помню это, было лицом человека, которого только что миновала прямая, реальная смертельная опасность, потому что именно он, делавший отчетный доклад на съезде партии и ведший практически большинство заседаний Секретариата ЦК, председательствующий сейчас на этом заседании пленума, именно он в случае другого решения вопроса был естественной кандидатурой на третий пост товарища Сталина, который тот якобы хотел оставить из-за старости и усталости. И почувствуй Сталин, что там, сзади, за его спиной, или впереди, перед его глазами, есть сторонники того, чтобы удовлетворить его просьбу, думаю, первый, кто ответил бы за это головой, был бы Маленков; во что бы это обошлось вообще, трудно себе представить».

И Маленков, и Симонов, и другие участники пленума видели фильм Эйзенштейна и хорошо запомнили сцену мнимой болезни Ивана Грозного, после которой летят головы бояр, поспешивших присягнуть князю Владимиру Старицкому, которого царь, естественно, тоже не оставил в живых. Сталин, жить которому оставалось меньше пяти месяцев, продолжал держать в страхе даже ближайших соратников, как и Грозный, видя в этом единственную гарантию сохранения своей абсолютной власти. И соратники Сталина, вместе с ним и поодиночке хладнокровно отправлявшие на смерть десятки и сотни тысяч людей, на этот раз по-настоящему испугались. Они почувствовали: не то что одно неверное слово, один не понравившийся Сталину жест или выражение лица – и вполне можно будет разделить судьбу Зиновьева и Бухарина, Рудзутака и Чубаря. Но Иосиф Виссарионович, кажется, был удовлетворен реакцией присутствующих, которых не подвел инстинкт самосохранения и многолетний опыт аппаратного бытия.

Сталин же, проверив участников пленума на вшивость, одновременно отнюдь не случайно обрушился с резкой критикой Молотова и Микояна. Он начал процесс очистки политического поля от своей собственной «старой гвардии», чтобы облегчить задачу своему преемнику. Вскоре после XIX съезда, в январе 1953 года, П.С. Жемчужину доставили на Лубянку из Кустанайской области, где она находилась в ссылке. Судя по ряду признаков, готовился очередной процесс по обвинению в «еврейском буржуазном национализме» и шпионаже, к которому собирались пристегнуть и «дело врачей», и жену Молотова, а возможно – и его самого вместе с Микояном. Правда, учитывая снижение ритма активности Сталина подготовка процесса и окончательное устранение Молотова и Микояна с политической арены могло занять несколько месяцев или даже лет.

Судя по всему, Сталин все же не собирался трогать такого представителя «старой гвардии», как Ворошилов, хотя в последние годы лишил его своего доверия и даже не всегда допускал на заседания Политбюро. Однако Иосиф Виссарионович давно уже убедился в политической ничтожности Климента Ефремовича и понимал, что он никогда не станет серьезным соперником любого из его преемников. Трудно сказать, какую судьбу Сталин готовил Берии. С одной стороны, Лаврентий Павлович не без оснований рассматривал направленным против себя «мингрельское дело», в ходе которого в 1952 году были арестованы многие близкие к нему руководители Грузии. С другой стороны, Сталин поручил Берии курировать следствие по этому делу. К тому же близкий к Берии С.А. Гоглидзе 20 ноября 1952 года, вскоре после съезда, был назначен первым заместителем министра государственной безопасности. Вряд ли бы Сталин произвел такое назначение, если бы в ближайшее время собирался расправиться с Берией. К тому же Игнатьев много болел и не имел опыта чекистской работы, что еще больше поднимало роль бериевского выдвиженца Гоглидзе. Надо также учитывать, что Берия курировал сверхважные атомный и ракетный проекты, и Сталин понимал, что его ликвидация может на какое-то время замедлить разработку новых видов оружия. Тем более, что, будучи грузином, Берия вряд ли бы рискнул претендовать на первую роль в государстве и партии после смерти Сталина, и Иосиф Виссарионович это сознавал. Так что, вероятнее всего, Сталин собирался оставить Берию в живых. Но Маленков, Хрущев и Молотов оказались к Лаврентию Павловичу куда безжалостнее.

Как умирал Сталин

Сталин, как известно, умирал мучительно и долго. Вечером 1 марта с ним произошел инсульт. Умер же великий вождь и учитель только вечером 5 марта 1953 года, хотя лишенный дара речи, но и не в полностью бессознательном состоянии. Наверное, в редкие мгновения прояснения сознания он еще ощущал свою беспомощность, он чувствовал боль, но уже не мог произнести ни слова. Смерть, что и говорить, не самая легкая. Но у Сталина, отправившего на тот свет сотни тысяч, а с жертвами коллективизации – миллионы людей, осталось немало недоброжелателей как в нашей стране, так и за ее пределами. И сталинским оппонентам очень не хотелось смириться с тем, что диктатор все-таки умер своей смертью и в своей постели, окруженный медицинскими светилами и соратниками по партии, при его жизни старавшимися показать себя самыми верными сталинцами. Вскоре после смерти тирана многие из них, мстя за многолетний страх, с удовольствием втоптали в грязь имя Сталина, стараясь свалить на него и свои преступления, свершавшиеся по его приказу.

Поэтому, когда появилась версия о том, что Сталин пал жертвой заговора своих соратников, которые то ли спровоцировали роковой инсульт, подсыпав какого-то яда, то ли ускорили конец Иосифа Виссарионовича, умышленно задержав вызов врачей, либеральная общественность встретила эту версию, впервые выдвинутую Абдурахманом Автархановым, на «ура». Однако версию об отравлении Сталина опровергают недавно рассекреченные документы о болезни Сталина, которые дают вполне классическую картину обширного инсульта. Действительно, если б уж кто-то хотел избавиться от Сталина, то постарался бы применить яд, гарантирующий мгновенную смерть, а не затяжную агонию, когда не вполне ясно, выкарабкается умирающий с того света или нет.

Остается версия о том, что Берия (именно Берия) умышленно задержал вызов врачей. По воспоминаниям бывшего сотрудника Управления охраны отставного генерал-майора Н.П. Новика, увидев лежащего на полу Сталина, офицеры охраны «стали звонить начальнику Управления охраны и министру МГБ С.Д. Игнатьеву, а затем сообщили о случившемся Маленкову.

Ночью на дачу приезжали Хрущев и Булганин (но почему-то не вошли к Сталину). Затем – дважды – Берия с Маленковым. Охране было сказано не беспокоить спящего вождя… Врачи же появились только утром 2 марта вместе с министром здравоохранения А.Ф. Третьяковым и начальником Лечебно-санитарного управления Кремля И.И. Купериным… Вождь оставался без медицинской помощи несколько часов».

Фактическая сторона событий у меня сомнений не вызывает. А вот традиционная интерпретация насчет злодея Берии, слишком поздно вызвавшего врачей, нисколько не убеждает. Первыми-то на сталинскую дачу прибыли Хрущев с Булганиным, но вызывать врачей сразу же не стали. Берия появился только некоторое время спустя, да и то в паре с Маленковым. Ясно, что единолично решить, вызывать или не вызывать врачей, он в принципе не мог. И уж совсем невероятно, что четверо руководящих деятелей Президиума ЦК, составлявшие его Бюро, здесь же, на даче, успели быстренько составить заговор и решили специально отложить вызов врачей, чтобы Иосиф Виссарионович уж точно не выкарабкался. Ведь в тот момент никто не знал, насколько безнадежно состояние Сталина. И если бы он все-таки уцелел и узнал, что соратники желали его смерти, судьбе «четверки» не позавидуешь. Кроме того, ее члены не доверяли друг другу, что тоже не создавало почвы для успешного заговора. Задержку же с вызовом врачей вполне логично объяснить тем, что Хрущев, Маленков, Булганин и Берия, узнав, что Сталину худо, элементарно растерялись. Все они привыкли, что вождь думает за них, принимая принципиальные решения, и страшились послесталинского будущего, с неизбежной борьбой за власть. Поэтому подсознательно поддерживали надежду, что товарищ Сталин, может быть, просто крепко спит, и все еще обойдется, и им пока не придется принимать на себя всю ответственность за руководство страной.

Да и не было у «четверки» непосредственной причины желать скорейшего устранения Сталина. Ведь на последнем пленуме ЦК Сталин подверг суровой критике совсем не Маленкова, Берию, Булганина или Хрущева. Если и были у кого основания желать скорой смерти «великого кормчего», так это у Молотова и Микояна. Но они в тот момент находились в опале, на «ближнюю дачу» не ездили и при всем желании повлиять на ход и исход сталинской болезни не могли. Другое дело, что после смерти Сталина Молотов понадобился Маленкову, Хрущеву и Берии, как человек публичный, часто мелькавший в газетах в бытность свою главой правительства и потому пользовавшийся авторитетом у масс. Берия и Маленков вообще были работники аппаратные, не слишком известные народу, да и Хрущева знали лишь в Москве и на Украине, причем далеко не всегда – с лучшей стороны. Оставить же в составе правящей «четверки» Булганина означало бы дать решающий перевес Хрущеву, поскольку близость Николая Александровича и Никиты Сергеевича в тот момент была слишком хорошо известна. Поэтому Маленков и Берия предпочли ему нейтрального Молотова.