Иосиф Сталин, Опыт характеристики

Троцкий Лев Давидович

После периода интервенций и блокады экономическое и военное давление капиталистического мира на Советский Союз оказалось, правда, значительно слабее, чем можно было опасаться. Европа стояла еще под знаком прошлой, а не будущей войны. Потом нагрянул небывалый мировой экономический кризис, ввергший в прострацию правящие классы всего мира. Только благодаря этому Советский Союз мог безнаказанно пройти через испытания первой пятилетки, когда страна снова стала ареной гражданской войны, голода и эпидемий. Первые годы второй пятилетки, принесшие явное улучшение внутреннего состояния СССР, совпали с началом экономического оживления в капиталистическом мире, новым приливом надежд, аппетитов, нетерпения и военных вооружений. Опасность комбинированного нападения на СССР только потому принимает на наших глазах осязательные формы, что страна Советов все еще изолирована; что на значительном своем протяжении «одна шестая часть земного шара» представляет царство первобытной отсталости; что производительность труда, несмотря на национализацию средств производства, еще гораздо ниже, чем в капиталистических

странах; наконец, – и это сейчас важнее всего, – что главные отряды мирового пролетариата разбиты, не уверены в себе и лишены надежного руководства. Так, Октябрьская революция, в которой вожди ее видели только вступление к мировой революции, но которая ходом вещей получила на время самодовлеющее значение, обнаруживает на новой исторической ступени свою глубокую зависимость от мирового развития. Снова становится очевидно, что исторический вопрос «кто кого?» не может быть разрешен в национальных рамках; что внутренние успехи или неудачи лишь подготовляют более или менее благоприятные условия для его разрешения на мировой арене.

Советская бюрократия, надо отдать ей эту справедливость, приобрела огромный опыт управления людскими массами: их убаюкиванья, их разделения и обессиления, их прямого обмана – с целью неограниченного властвования над ними. Но именно по этой самой причине она утратила всякие следы способности революционного воспитания масс. Задушив самостоятельность и инициативу народных низов у себя дома, она и на мировой арене, естественно, уже не может пробуждать критическую мысль и революционную отвагу. К тому же, как правящий и привилегированный слой, она неизмеримо более ценит на Западе помощь и дружбу родственных ей по социальному типу буржуазных радикалов, реформистских парламентариев, профсоюзных бюрократов, чем отделенных от нее социальной пропастью рядовых рабочих. Здесь не место для истории упадка и вырождения Третьего Интернационала – вопроса, которому автор посвятил ряд самостоятельных исследований, опубликованных почти на всех языках цивилизованного мира. Факт таков, что в качестве руководительницы Коминтерна национально-ограниченная и консервативная, невежественная и безответственная советская бюрократия не принесла мировому рабочему движению ничего, кроме бедствий. Как бы в виде исторического воздаяния нынешнее международное положение СССР определяется в гораздо большей степени последствиями поражений мирового пролетариата, чем успехами изолированного социалистического строительства. Достаточно напомнить, что разгром китайской революции 1925—1927 гг., развязавший руки японскому милитаризму на Востоке, и разгром германского пролетариата, приведший к торжеству Гитлера и бешеному росту германского милитаризма, являются в одинаковой мере плодами политики Коминтерна.

Предав мировую революцию, но чувствуя себя преданной ею, термидорианская бюрократия главные свои усилия направила на то, чтоб «нейтрализовать» буржуазию. Для этого надо было казаться умеренной, солидной, подлинной опорой порядка. Но чтоб долго и с успехом казаться чем-либо, надо стать им на деле. Об этом позаботилась органическая эволюция правящего слоя. Так, отступая постепенно перед последствиями собственных ошибок, бюрократия пришла к мысли застраховать неприкосновенность СССР путем включения его в систему европейско-азиатского статус-кво. Что может быть, в самом деле, лучше вечного пакта о взаимном ненападении между социализмом и капитализмом? Нынешняя официальная формула внешней политики, широко рекламированная не только советской дипломатией, которой позволительно говорить на условном языке своей профессии, но и Коминтерном, которому полагается говорить на языке революции, гласит: «Ни пяди чужой земли не хотим, но не уступим ни вершка и своей земли». Как будто дело идет о простом столкновении из-за кусков земли, а не о мировой борьбе двух непримиримых социальных систем!

Когда СССР счел более благоразумным уступить Японии Восточно-китайскую железную дорогу, этот акт слабости, подготовленный крушением китайской революции, воспевался как проявление уверенной в себе силы на службе мира. На самом деле, сдавая врагу крайне важную стратегическую магистраль, советское правительство облегчило Японии ее дальнейшие захваты в северном Китае и ее нынешние покушения на Монголию. Вынужденная жертва означала не «нейтрализацию» опасности, а в лучшем случае короткую отсрочку, чрезвычайно разжигая в то время аппетиты правящей военной клики в Токио.

Вопрос о Монголии есть уже вопрос о ближайших стратегических позициях Японии в войне против СССР. Советское правительство увидело себя на этот раз вынужденным открыто заявить, что на вторжение японских войск в Монголию ответит войною. Между тем дело не идет здесь непосредственно о защите «своей земли»: Монголия – независимое государство. Пассивной охраны советских границ казалось достаточно в тот период, когда никто им серьезно не угрожал. Действительный метод обороны СССР состоит в том, чтоб ослаблять позиции империализма и усиливать позиции пролетариата и колониальных народов во всем мире. Невыгодное соотношение сил может заставить уступить много «пядей» земли, как это было в момент Брест-Литовского мира, затем Рижского мира, наконец, в случае с уступкой Восточно-китайской дороги. В то же время борьба за благоприятное изменение соотношения мировых сил налагает на рабочее государство постоянную обязанность приходить на помощь освободительным движениям в других странах. Но именно эта основная задача находится в непримиримом противоречии с консервативной политикой статус-кво.

Лига Наций и Коминтерн

Вызванное победой

германского национал-социализма сближение, а затем и прямое военное соглашение с Францией, главной охранительницей статус-кво, дает Франции несравненно больше выгод, чем Советам. Обязанность военной помощи со стороны СССР имеет, согласно договору, безусловный характер; наоборот, помощь со стороны Франции обусловлена предварительным согласием Англии и Италии, что открывает неограниченное поле для враждебных СССР махинаций. События, связанные с Рейнской зоной, показали, что при более реалистической оценке положения и при большей выдержке Москва могла добиться от Франции более серьезных гарантий, поскольку договоры вообще могут считаться «гарантиями» в эпоху резких поворотов обстановки, постоянных дипломатических кризисов, сближений и разрывов. Но уже не в первый раз обнаруживается, что советская бюрократия проявляет гораздо более твердости в борьбе с передовыми рабочими собственной страны, чем в переговорах с буржуазными дипломатами.

Нельзя придавать серьезного значения утверждениям, будто помощь со стороны СССР мало действительна в виду отсутствия у него общей границы с Германией. В случае нападения Германии на СССР необходимая общая граница будет, очевидно, найдена нападающей стороной. В случае нападения Германии на Австрию, Чехословакию, Францию Польша не сможет оставаться нейтральной ни одного дня: признав свои союзные обязательства по отношении к Франции, она неизбежно откроет дорогу для Красной армии; наоборот, порвав союзный договор, она станет немедленно помощницей Германии; в этом последнем случае «общую границу» найдет без труда СССР. Сверх того, морские и воздушные «границы» сыграют в будущей войне не меньшую роль, чем сухопутные.

Вхождение СССР в Лигу Наций, изображенное перед собственным населением при помощи достойной Геббельса режиссуры как триумф социализма и результат «давления» мирового пролетариата, оказалось на самом деле приемлемо для буржуазии лишь в результате крайнего ослабления революционной опасности и явилось не победой СССР, а капитуляцией термидорианской бюрократии перед насквозь скомпрометированным женевским учреждением, которое, по знакомым уже нам словам программы, «ближайшие свои усилия направляет на подавление революционных движений». Что же изменилось столь радикально с того времени, когда принималась хартия большевизма: природа Лиги Наций? функция пацифизма в капиталистическом обществе? или же – политика советов? Поставить этот вопрос значит тем самым ответить на него.

Опыт успел скоро показать, что участие в Лиге, ничего не прибавляя к тем практическим выгодам, какие можно было получить путем соглашений с отдельными буржуазными государствами, налагает в то же время серьезные ограничения и обязательства, которые именно СССР выполняет наиболее педантично – в интересах своего еще свежего консервативного престижа. Необходимость приспособляться внутри Лиги не только к Франции, но и к ее союзникам, вынудила советскую дипломатию занять крайне двусмысленную позицию в итало-абиссинском конфликте. В то время, как Литвинов, который в Женеве был лишь тенью Лаваля, выражал благодарность дипломатам Франции и Англии за их усилия «в пользу мира», столь благополучно закончившиеся разгромом Абиссинии, кавказская нефть продолжала питать итальянский флот. Если можно еще понять, что московское правительство уклонялось от открытого нарушения торгового договора, то профессиональные союзы, во всяком случае, не обязаны были считаться с обязательствами комиссариата внешней торговли. Фактическая приостановка экспорта в Италию решением советских профессиональных союзов вызвала бы, несомненно, мировое движение бойкота, неизмеримо более действительное, чем вероломные «санкции», заранее отмеренные дипломатами и юристами, по соглашению с Муссолини. Если, однако, советские союзы, в отличие от 1926 г., когда они открыто собирали миллионы рублей на стачку британских углекопов, не ударили на этот раз пальцем о палец, то только потому, что подобная инициатива была запрещена им правящей бюрократией, главным образом, в угоду Франции. Между тем в предстоящей мировой войне никакие военные союзы не возместят СССР утраченного доверия со стороны колониальных народов, как и вообще трудящихся масс.

Неужели же этого не понимают в Кремле? «Основная цель германского фашизма, – отвечает нам советский официоз, – состояла в изоляции СССР… Ну и что ж? СССР имеет теперь больше друзей в мире, чем когда бы то ни было». («Известия», 17 сентября 1935 г.). Итальянский пролетариат в цепях фашизма; китайская революция разгромлена, и Япония хозяйничает в Китае; германский пролетариат настолько раздавлен, что плебисциты Гитлера не встречают никакого сопротивления; по рукам и по ногам связан пролетариат Австрии; революционные партии на Балканах попраны; во Франции и Испании рабочие идут в хвосте радикальной буржуазии. Несмотря на все это, советское правительство со времени вступления в Лигу Наций «имеет больше друзей в мире, чем когда бы то ни было». Эта фантастическая, на первый взгляд, похвальба получает свой вполне реальный смысл, если отнести ее не к рабочему государству, а к его правящему слою. Ведь как раз жестокие поражения мирового пролетариата позволили советской бюрократии узурпировать власть в собственной стране и снискать большее или меньшее благорасположение «общественного мнения» в капиталистических странах. Чем меньше Коминтерн способен угрожать позициям капитала, тем политически кредитоспособнее кремлевское правительство в глазах французской, чехословацкой и иной буржуазии. Так сила бюрократии, внутренняя и международная, оказывается обратно пропорциональной силе СССР как социалистического государства и опорной базы пролетарской революции. Однако это только одна сторона медали; есть и другая.