Ипц
Шрифт:
«Вот ведь наглец», — подумал, но сдержался, а он продолжил:
— Не надо меня пугать, юноша. Меня давно уже не мучает вопрос: «Быть или не быть?» Добьетесь вы только того, что мы потеряем друг в друге забавных собеседников. Я просто перестану отвечать на ваши вопросы, и многочисленные тайники «вражеской» души для вас так и останутся темными.
— Это я из любопытства, — сказал я. — А пугать вас никто не собирается.
— Благодарю вас.
— А почему же вы не пришли к нам, раз уж вы закончили воевать? Почему вы бегали от нас?
— Честное слово, по инерции.
— Ну и катились бы по инерции за границу… Правда, это не так-то просто. Вот теперь придется вам
— Я готов.
— Вижу. А что дальше-то делать собираетесь?
— Сидеть, по всей вероятности.
— А если мы вас отпустим? — ' спросил я.
Спросил просто так, не задумываясь особенно над тем, почему меня это интересует. А он как-то весь подтянулся, вскинул на меня быстрый испытующий взгляд. Что это, мол, я?.. Шучу или как? Потом ответил якобы шуткой:
— В ЧК я работать не пойду, во всяком случае.
— Кто вас возьмет? — возмутился я.
— Неважно. Все неважно. Я не знаю, чем я буду заниматься. Я не вижу, ничего, что еще могло бы меня взволновать. Такое ощущение, словно из меня вынули позвоночник. В лесу и то было проще. Там есть цель. Выжить во что бы то ни стало. Впрочем, каждый из нас, конечно, думал о долге, о том, что его нужно каким-то образом выполнить. О родине, которую еще предстоит спасать от большевистской чумы. Мы уже настолько свыклись с этими мыслями, что представляли себя чуть ли не профессиональными спасителями отчизны. И вот сейчас я вижу, что чума не так уж и страшна, что небо над Россией то же. И те же поля, леса, те же дети… Мне все надоело, господин чекист. Я от всего устал. Пойду учить детей. Буду их просвещать, обучать правописанию, читать им сказки Толстого. Знаете, о братьях, которые ссорились, о мальчике, который врал… Но быть на вашей стороне я не смогу. А ведь вы, юноша, хотели услышать от меня, что я с вами. Что я ваш друг. Так? Нет, этого я не смогу и не захочу сделать. Во всяком случае, мешать я вам не буду. Я не настолько глуп.
Он взволновал меня. Вот настоящий, хотя и поверженный, враг, враг достойный и уважения и прощения. Я рядом с ним чувствовал себя мальчишкой.
— Я освобожу вас, — сказал я и подумал, что погорячился, ведь, кроме меня, есть на свете и начальство. — Я освобожу вас, но с одним условием. Вы не должны уезжать из Сибири. Здесь как раз места царских ссылок, народ здесь суровый, бывалый. Может, еще и измените свои взгляды. А сейчас выздоравливайте и можете быть свободным.
— И, что ты думаешь, Кузьма, он бросился меня благодарить, пролил слезы радости, стал клясться мне в дружбе?
— По-моему, нет… — ответил Кузьма.
— Вот-вот, он только посмотрел на меня, причем совершенно безразлично, и сказал: «Как хотите».
— Хорош характер. Жалко, что он, наверное, так и не смог перестроиться. Ну, а дальше что? Правильно вы сделали, что отпустили его? Вам не пришлось раскаиваться за свой порыв?
— Дальше я его потерял из виду, но временами мне казалось, что не нужно было его отпускать. Что такой твердый человек уже никогда не изменится, а это значит, что сколько он будет жить на свете, столько он будет оставаться нашим врагом. Это значит, я выпустил на свободу врага революции. Пусть он благороден, честен, пусть он человек несгибаемой воли и необыкновенного мужества и пусть он сказал, что не намерен мешать нам, бороться с нами. Это лишь потому, что он не видит способов борьбы, не верит в ее положительный результат. Но стоит ему встретить на своем пути единомышленников, а что еще хуже — организацию врагов революции, а в то время их было предостаточно, как он непременно встанет на их сторону. Меня в то время, как назло, вызвали из Сибири в Москву. Уже одно то, что он скрылся, исчез, казалось мне подозрительным. Ведь хороший человек тот, кому нечего скрывать, всегда на виду. К тому же он пообещал мне никуда не уезжать. Хотел стать учителем, а не стал. Я опросил все школы, благо их тогда было еще немного, но ни в одной не появился новый учитель Казаков Михаил Николаевич… И вот до последнего дня я жалел, что отпустил его тогда.
— А что же случилось в последний день? — спросил заинтригованный Кузьма.
— А в последний день, — Меньшиков сделал паузу. По убеждению Кузьмы, специально для того, чтобы потянуть ему, Кузьме, душу. Между тем Меньшиков не спеша закурил, кивком предложил Кузьме минеральной и, когда тот отказался, налил себе и со смаком выпил до дна целый стакан. — А сегодня, — продолжил Меньшиков, — я лишний раз убедился, что людям нужно верить. Что настоящий человек, каких бы убеждений он ни был, никогда не станет ни подлецом, ни предателем. Сегодня я видел Казакова.
— Живого Казакова? Это же потрясающе! Он узнал вас?
— Нет. Да я и не стал напоминать ему о себе. Просто поговорили по-стариковски, пофилософствовали. Он стал учителем, только фамилию переменил. Не знаю уж почему… Сейчас на пенсии. Переехал сюда поправлять здоровье. Член добровольного общества «Рыболов-спортсмен». Меня он не узнал. Я для него тогда, в двадцать четвертом, был никто. Так, фрагмент, нюанс. Один из тысячи. Мальчишка. А я его узнал сразу. Не назвался. Во-первых, было стыдно за все годы подозрений, а во-вторых, не всегда удобно напоминать человеку о прошлом, которого он сам, вероятно, боится или стыдится. Если он сам с ним порвал так окончательно, что даже фамилию и имя сменил. Теперь он — Донской Владимир Михайлович. Я на всякий случай узнал в паспортном столе. Знаешь, самому стыдно, но ничего не поделаешь, столько лет подозревать… Я уж чтоб сразу снять все подозрения, чтобы реабилитировать полностью… Все, что он говорил, все — правда. Честный, добрый человек. Как гора с плеч.
* * *
Возвращался домой Кузьма уже под утро. Над аккуратными белыми домиками городка светилось небо, разъедаемое сиреневым рассветом. На одном из пустынных перекрестков три кошки справляли тризну по сизому голубю. Один кот сидел рядом и облизывал окровавленные лапы. Спать Кузьме уже не хотелось. Дойдя до своей улицы, он подумал, что заходить на квартиру, пожалуй, не стоит. Незачем беспокоить хозяйку, раз уж спать некогда. Он постоял около своей калитки и повернул назад. Прошел на набережную. Сел на скамью, сырую от утреннего тумана и от близости моря.
С Меньшиковым они договорились о том, что Кузьма постарается сойтись с этими ребятами. Бумажник придется отдать. Нужно попроситься в долю. Рудакова решили ввести в курс дела. Как помощник на станции он был бы очень полезен. К тому же Рудаков начинал догадываться о настоящей профессии своего приятеля, во всяком случае, подозревал его…
Кузьма убедился, что к угону катера Рудаков не имеет никакого отношения.
Глава шестая
Будем заниматься станцией, — сказал про себя Кузьма и посмотрел вдоль берега на спасалку. Здание ее, чуть отстоящее от порта, со спущенным флагом и одинокими флюгерами, казалось старой посудиной на корабельном кладбище.
«Нужно будет отвести. Рудакова к Меньшикову, — думал Кузьма. — Интересно, Филипп Степанович уже лег?» Кузьма отыскал телефон и решил, что если после двух гудков полковник не подойдет к телефону, то будить его он не станет. Трубку сняли сразу.
— Филипп Степанович, извините…
— А, это ты…
— Я думаю, что лучше будет, если мы с Рудаковым сегодня придем к вам. Именно сегодня. Это избавит меня от всевозможных объяснений. И вообще можно его сразу подключить. Он знает местные условия. Парень надежный. Я за него ручаюсь, комсомолец…