Ипц
Шрифт:
— Хорошо, сделаем. Отдохни. У тебя будет трудный день.
Кузьма направился на станцию. «Кажется, сегодня там Музыкантов дежурит».
Дверь на станцию оказалась открытой. Толя Музыкантов уже встал с жесткого ложа, сооруженного из трех дубовых стульев казенного образца. Кузьма прошел по коридору и остановился в дверях дежурки. Музыкантов сидел на стуле спиной к Кузьме. Потом он поднялся, постоял, задумчиво глядя на море в окно, потом отвесил кому-то низкий поклон и несколько раз перекрестился. Кузьма на цыпочках вышел в коридор, затем, нарочито громко
— Кто это? — испуганно прошептал Музыкантов.
— Это я, Толя, это я. Ты думал, начальник пришел тебя проверять?
— Нет. Время раннее, кто знает, кого может принести в такую рань… А ты чего не спишь-то?
— Да вот запровожался, а смена в семь часов. Думаю, зачем домой идти, хозяйку тревожить, когда можно на станции отдохнуть немного до смены.
— Ну и правильно, — согласился Толя с довольно кислой физиономией. Кузьма отметил про себя, что Музыкантов чем-то недоволен. — Ложись вот на столе, постели телогрейку, а я пока убираться буду. Все веселее.
— А ты чего один дежуришь? Привел бы друзей, приемник бы послушали. Ребятам ведь все равно где спать, улеглись бы все вместе в дежурке, было бы веселее, — говорил Кузьма, а сам думал, как бы начать разговор. Ему не верилось, что Музыкантов может всерьез верить в бога. Тогда почему он крестился? Можно подурачиться, но для этого нужна аудитория. Не похоже, что серьезный Музыкантов способен дурачиться спросонья перед самим собой. — Ну я буду укладываться, — сказал Кузьма, широко зевая. — А то давай помогу.
— Не мешай, и то ладно…
— Суров ты, Толя, вот и друзей вокруг тебя немного. Вон у Рудакова отбою нет от желающих подежурить вместе с ним.
— Пустозвон он, твой Рудаков, и друзья у него пустозвоны. Дождется он, что выгонит его начальник со станции. Уже сколько предупреждений было…
— Но ведь скучно одному…
— Как-нибудь сам с друзьями разберусь. Без подсказок. Ты здесь новичок, вот и не суйся в чужие дела.
— Да ты не сердись. Это я так, к слову…
— Я не сержусь. Не люблю, когда мне указывают. Понятно?..
— Вот ведь ты какой свободолюбивый, а в бога веришь…
Музыкантов вздрогнул. Выпустил из рук веник, тот мягко упал ему на ногу, да так и остался лежать.
— С чего ты взял?
— Вся станция знает… — неопределенно ответил Кузьма.
— Врешь. Кто тебе наболтал?
— Неважно. Ведь это правда?
— Какое тебе дело? — Он нагнулся за веником, чтобы скрыть растерянность. Стал беспорядочно подметать. Водил веником по одному и тому же месту.
— Хватит тебе пыль поднимать, — не выдержал Кузьма, — ведь все равно не метешь. Положи веник, садись, поговорим.
— Не о чем мне с тобой разговаривать. Ты зачем сюда приехал? Отдыхать? Вот и отдыхай. И поменьше задавай вопросов. А то как бы… — Он посмотрел на Кузьму с такой беспомощностью, она настолько не вязалась со словами угрозы, что тот улыбнулся.
— Ну, вот. Теперь ты меня пугать начинаешь. Это же несерьезно… Я же тебя так, по дружбе спрашиваю. Просто интересно, как это молодой парень может верить в бога, когда моя бабка в нем разуверилась.
— Вот я тебе по дружбе и не отвечу.
— Чудной ты парень, — сказал Кузьма миролюбиво. Он укрылся телогрейкой и поверх нее грандиозным бушлатом боцмана. Блаженно потянулся: — Ну живи, как знаешь. Только с богом скучнее, никакой самостоятельности.
— Что ты знаешь? — уже успокоившись, спросил Музыкантов. — Только то, чему тебя в школе учили: «Бога нет, дети. Человек произошел от обезьяны. Гагарин бога не нашел». А вы сидите и как бараны повторяете за учителем: «Бога нет».
— Забавный ты парень, — сказал Кузьма, чуть приоткрыв телогрейку. — Мы обязательно поговорим с тобой на эту тему, только не сейчас. Спать хочу смертельно. Уж извини. А о тебе мне никто не рассказывал. Я сам сегодня случайно подсмотрел. До сих пор стыдно. Но, ей-богу, никому не расскажу, будь спокоен, у меня как в могиле. Какое мне дело, в кого ты веришь, зачем и почему…
Кузьма укрылся с головой. «Да, не все здесь одинаковые на станции. Странно все это. Нужно непременно все обдумать. Что-то много всякой религии вокруг меня в последнее время. Нужно все обдумать… обмозговать… обмыслить…»
Он незаметно задремал. Проснулся оттого, что кто-то положил руку на его плечо. Кузьма резко дернулся и откинул телогрейку. Перед ним стоял Музыкантов и не отрываясь смотрел на него.
— Ты чего?!
— Правда, никому не скажешь?
— За этим и разбудил? Отдохнуть не даешь человеку. Чего ты боишься, у нас Конституцией предусмотрена свобода вероисповедания. Так что успокойся, никто тебя не съест и с работы не выгонит…
— Ты действительно никому не скажешь? — голос его дрожал.
— Никому, даже родной матери. — И подумал: «Надо рассказать Рудакову. Он лучше знает Музыкантова. Нужно посоветоваться».
Кузьма заснул. Ему снились церковные колокола, купола, кресты и лики святых. Разбудил его Рудаков:
— Вставай, поработай немного. Твоя смена уже началась.
Кузьма потянулся и спрыгнул со стола. Вышел из дежурки и, спустившись по трапу к воде, умылся, преодолевая озноб и отвращение к холодной воде. Его шея покрылась гусиной кожей, и он долго растирал ее полотенцем, прежде чем она вновь порозовела.
— Ну и холодина, — сказал, вздрагивая всем телом. — Это у меня от постоянного недосыпания.
— Это норд-ост, — ответил ему Рудаков, — этот колотун теперь дня на три…
— Метеосводка обещала?
— Я и сам не хуже метеорологов знаю. Этот ветер никогда один день не дует. Как зарядит, так дня на три или на шесть. А то, бывает, и на девять, на двенадцать, но это реже и ближе к осени. Курортников жалко. Сейчас в воду не сунешься — холодная, а как вылезешь, так тебя и прохватит. Мне знакомый врач говорил, что этот ветер действует на нервную систему. Вся штука в том, что дует он без остановки с утра до вечера. Только на ночь утихает, а утром опять как часы. В общем сволочной ветер. И нам работы хватает, целый день сиди как на иголках. Волна нынче тягучая, нехорошая, а дураков много…