Ирландский прищур
Шрифт:
Они двигались по кругу, перед каждым пони шли мистер Лэки, майор и Сироткина Мама, в седле возвышался ветеран, с обеих сторон поддерживаемый девочками-сиротами, а остальные старики в это время ждали своей очереди. Было очень забавно, за исключением того, что девчонки, которым ничего не оставалось делать, как смотреть и ждать, пока их не позовут помочь в проведении операции, успели осознать, что им и самим хотелось бы покататься. Движущееся кольцо старичья и полудохлых пони представляло собою волшебный круг, если судить по нелепой радости престарелых наездников, которые никаких особых развлечений и не видали с тех пор, как, вылезши из окопов, перебрались доживать свои дни в «Доме солдат-ветеранов». У них, по крайней мере, не было и толики той гордыни, которой, как мне показалось, страдал Тедди, отказавшийся сделать круг на пони и явно считавший ниже своего достоинства принимать какое-либо участие в происходящем. Правда, в конце, когда каждый ветеран накатался всласть, пусть и поддерживаемый со всех сторон, как ребенок, майор Минфорд внезапно повернулся к Тедди, стоявшему чуть поодаль от меня, дождался, пока все замолчат, обратив на нас взгляды, по-ирландски тепло улыбнулся, давая этой улыбкой понять, что он настоящий майор и ему надо подчиняться, и настоятельно попросил Тедди все-таки сделать круг, – хотя бы из чувства признательности мистеру Лэки, – и таким образом завершить этот необыкновенный день.
Хорошо, сэр. Но я проеду
Как пожелаете, капрал Стек. Но мне сегодня не хотелось бы несчастных случаев.
Можете положиться на меня, сэр.
Тогда Тедди отдал мне трость, позаимствовал у мистера Лэки ротанговую палку и потребовал помочь усесться на выбранного пони. Затем, любезно попросив Сироткину Маму отпустить пони и отойти в сторону, – а он выбрал пони, которого держала именно она, – уверенно взял поводья, взмахнул палкой и тронулся в путь, да так резво, что, казалось, вот-вот исчезнет за кромкой поля. Что касается пони, бедное создание при первом же ударе вспомнило свою молодость и, взбрыкнув ногами, встрепенулось, вне всяких сомнений поняв, что всадник на его спине знает, что делает. Зрелище было великолепным: человек, который только что едва передвигался с помощью тросточки, непринужденно сидел в седле, так умело дав животному шенкеля, что палка ему даже и не понадобилась. Сперва почти исчезнув из вида, они вернулись к нам легким галопом – именно так это называется, позднее объяснил мне Тедди, – затем красиво повернули вправо, потом влево и лихо остановились прямо перед нами; Тедди спрыгнул и отдал палку мистеру Лэки. Пони остался на том самом месте, где его покинул Тедди, – он был так ошеломлен, что не желал сдвинуться ни на шаг. А Тедди под аплодисменты и свист окружающих невозмутимо подошел ко мне; я же просто упивалась его триумфом.
В ту ночь никто не спал в нашей спальне, полной светом звезд, сумерками этого необыкновенного вечера на исходе лета и безудержным шепотом девчонок, рассказывающих, как они провели время со своими партнерами. Сквозь вполне внятное бормотанье их мелодичных голосков я расслышала громкий шепот моей самой близкой подруги Финнулы Маллой, рассказывавшей Мойре Мойлан, как она сидела на коленях у своего, как она выразилась, веселого старичка-пехотинца, и ответ Мойры, сообщившей, что это еще ничего, она может рассказать и поболе, если захочет, – что она, я полагаю, и сделала едва слышным, но весьма оживленным голоском. Рассказы продолжались, перемежаясь писклявыми вопросиками, заглушаемыми внезапными взрывами смеха. Не единожды появлялась Сироткина Мама и призывала нас успокоиться, хотя, думаю, ее саму переполняли глубокие воспоминания о майоре.
Что касается меня, в ту ночь я не произнесла ни слова и почти не обращала внимания на шепотки. Я не сомкнула глаз, но довольство наполняло меня так, что я не могла себя вести, как ребенок или малолетняя девчонка. Удовлетворенность моя была слишком серьезна, чтобы ею делиться.
Дорогая Сироткина Мамочка!
Как Вы можете убедиться, я жива и радушно принята в семье капрала Стека – вернее, в уцелевшей части этой семьи. А знаете ли Вы, всеми нами любимая Магушка «Святой Марты»: я не могу даже выразить, что меня больше воодушевляет – Ваше доверие ко мне и разрешение поехать к Стекам или те необыкновенные возможности для самообразования, которые дает мне пребывание в этой семье. Настроение у меня от этого таково, что кажется, будто я постоянно слышу, как звонят колокола сельской церкви, хотя мне прекрасно известно, что внутри никого нет.
Я скучаю по Вам.
Никогда в жизни не думала, что смогу жить и дышать, не видя и не слыша Вас. Но именно это сейчас и происходит. Кроме того, Мамочка, я не имела ни малейшего представления о том, что существует жизнь иная, нежели в «Святой Марте». Оказывается, существует.
Я скучаю по Вам.
Разве я могла не понять, что действительно злоупотребила Вашей мудростью в тот день, когда представила на Ваше рассмотрение приглашение капрала Стека, и после пары вопросов, заданных с такою задумчивостью на Вашем прекрасном лице, какого я еще никогда не видела, и после продолжительных совещаний с майором Минфордом Вы объявили, что да, я могу поехать в Высокие Кресты Келлса [1] , хотя я сама даже толком не понимала, хочу ли я этого? Я ведь сознавала серьезность проблемы, поскольку нельзя наверняка рассчитывать на порядочность молодой девушки, в том числе и мою собственную.
Но Вы не волнуйтесь, Мамочка. Я скучаю по Вам. И достойна того доверия, которое Вы мне оказали.
Я пробыла здесь, в Высоких Крестах, трое суток, а может, и двое, и рада со всей возможной искренностью Вас заверить, что не столкнулась ни с одним человеком, ни с одним случаем, толкнувшими бы меня к соблазну. Я по-прежнему та же невинная девочка, которую Вы некогда извлекли из корзины.
Поэтому – верьте мне.
Я буду писать Вам каждый день, по крайней мере, постараюсь, и в следующем письме опишу Вам те события и людей, которых не упомянула сегодня лишь потому, что моей главной целью было выразить Вам свою – не побоюсь этого слова – нижайшую благодарность и, по мере возможности, успокоить Вас.
Пожалуйста, сохраняйте мои письма, чтобы я могла их прочитать все сразу по возвращении.
1
Высокие Кресты – оригинальные памятники раннехристианского искусства в Ирландии. Характерны только для Британских островов. Представляют собой массивные каменные кресты, искусно покрытые сложной резьбой. – Здесь и далее прим. переводчика.
Признаюсь, искренним в этом письме было только чувство, все остальное – сплошь обман. Тедди смеялся, когда читал его, похлопывая себя по ноге тростью, и я чувствовала себя слегка уязвленной.
Дервла, дорогая, а ты лгунья! Выдающаяся лгунья! У меня в голове не укладывается, как ты могла написать подобное, да еще такой женщине, как твоя названая мать, хотя любой человек с толикой здравого смысла должен понимать, что в собственных глазах, да и в глазах моего майора она представляет собой совершенный образец женщины, умеющей управляться с кастрюлями, и не более того.
Но, Тедди, ведь это же ты велел мне написать письмо и посоветовал, что в нем изложить!
Ты еще и пытаешься спихнуть все на меня! Я никак не мог посоветовать тебе пускаться в эти рассуждения по поводу доверия и добродетели, – право, можно подумать, что ты опытный оратор, с детства изощренный в латинской риторике, а не молодая девчонка, завоевавшая мое сердце.
А вот это уже твоя заслуга, Тедди.
Ну уж нет! Опять валишь все на меня, а ведь ты же все начала и окрутила меня. Так вот, послушай, Дервла, девочка моя, – я и пальцем тебя не коснусь, пока тебе не исполнится шестнадцать, даже и не думай.
Так что мне теперь – ждать, Тедди?
Непременно. И вот что еще, моя драгоценная! Я не позволю Лэки приставать к тебе. Я не потерплю этого! Если этот пройдоха посмеет хоть разок прикоснуться к тебе, Дервла, он ответит перед капралом Стеком, и это зрелище вряд ли доставит тебе удовольствие, дитя мое.
Но
И вот, вскоре мистер Лэки раскрыл свой план. Какой? Да просто Тедди и мне стоило бы переехать на его «Извозчичий двор», где у Тедди появилась бы возможность ежедневно ездить на Уточке, а я изучала бы основы искусства верховой езды на Булочке, так звали другое несчастное животное, и сопровождала бы Тедди в долгих восхитительных прогулках по нашей округе – доселе запретному для меня царству. Мы понимали, что мистер Лэки предлагает это не навечно и что прогулки на пони являются лишь приманкой, а на уме у мистера Лэки нечто совсем иное, и поэтому активность, которую проявил Тедди, выдумывая способы осуществления этой нелепой идеи, была своего рода уловкой. Ему вдруг страстно захотелось вырваться из «Святого Климента», и он полагал, что я, в свою очередь, рвусь покинуть «Святую Марту», а это соответствовало действительности лишь отчасти, ведь я не представляла себе, как это я буду проводить дни и ночи без моих товарок-сирот и Сироткиной Мамы. Идея, как я уже сказала, заключалась не более, не менее в том, чтобы мы с Тедди пожили у мистера Лэки, но тут и майор Минфорд, и миссис Дженнингс, как выразился Тедди, будут стоять насмерть. А что, если Тедди выскажет пожелание навестить свою семью в Высоких Крестах Келлса? А затем пригласит поехать вместе с ним и меня, чтобы я могла, в случае надобности, подержать ему трость и заодно побывала бы на ферме Стеков, недалеко от города с таким милым названием? С этим майор Минфорд и Сироткина Мама наверняка и согласятся и, благословив, отпустят. Одним ртом меньше в каждом из приютов – так, по мнению Тедди, они должны были рассуждать.
Так и только так, – повторял Тедди, вычищая – по колено в навозе – стойла на «Извозчичьем дворе Лэки», я писала свои письма, а мистер Лэки лапал меня в темноте, против чего я, в общем-то, не возражала, ибо в момент наступления женской зрелости мне хотелось попасть в объятия Тедди, обладая некоторым опытом.
Дорогая Сироткина Мама!
В такой холодный и дождливый день я еще больше тоскую по своей пустой кроватке в «Святой Марте» и, конечно, по Вам, моя дорогая Мамочка. Одно дело для ребенка, каковым я все еще себя считаю, несмотря на процесс взросления, радоваться новым жизненным впечатлениям и совсем другое – печалиться, как я сейчас печалюсь, о покинутом, пусть даже и временно, доме, но это та цена, которую приходится платить за радость.
Как я Вам уже писала, а это было, по-моему – и, наверное, по-Вашему тоже, – ужасно давно, сама жизнь на ферме, совершенно новая для девчонки, которая, как и все остальные девочки «Святой Марты» в Каррикфергусе, была знакома с сельской местностью лишь по прогулкам, интересна для меня настолько же, насколько приятен прием, оказанный мне миссис Стек и снявший все мои тревоги, а также с самого начала обеспечивший покой, необходимый каждому ребенку. Сама ферма, увы, запущена, а миссис Стек, которая приходится капралу Стеку лишь дальней родственницей, излишне аристократична, по-моему, для бедных подкидышей, которых здесь довольно много и которые, самое главное, не вполне понимают, для чего тут находятся.
Итак, на ферме Стеков есть дети – большинство капралу незнакомые, – которые толпятся вокруг камина или сидят по темным углам, предаваясь своим печалям, пока миссис Стек, стоя, читает наставления той или иной крохе, неспособной и на ножках-то устоять больше трех минут, не говоря уж о том, чтобы воспринять наставления миссис Стек, убежденной, что принципы ирландской морали – достаточно расплывчатое понятие, согласитесь – бедные сиротки должны усваивать даже раньше, чем ирландские обычаи, вроде причитания. Занятий у меня, как гостьи дальней родственницы капрала Стека, множество.
Но ферма, Мамочка, ферма! Есть дойная коза и уже давно яловая корова, старая лошадь, вечно бредущая по пятам за старым отцом миссис Стек, который удаляется от дома на небольшое расстояние лишь для того, чтобы опорожнить свой проклятущий, как он его называет, мочевой пузырь. Старая лошадь каждый раз тоже останавливается и присоединяется к старику в этом часто выполняемом ритуале, словно это древнее животное страдает теми же болячками, что и человек. Тедди старается, чтобы я этого не видела, но я девочка востроглазая, как Вам хорошо известно, и примечаю почти все.
А грязь, дорогая Матушка, и навоз, эти неблагозвучные на Ваш слух слова, для меня – символы того естественного мира, в который я погружаюсь с той же скоростью, что проваливаются в грязь малыши миссис Стек. Представьте себе девушку моего возраста, которая ведет себя как маленький ребенок только потому, что прежде она никогда не ступала на покрытый навозом пол старого амбара! Но как бы этот мирской навоз ни вонял тленом, он безвреден. А по Вам я скучаю.
Воет ветер, миссис Стек вслух читает умную и такую нудную книгу, а детишки в это время беспричинно смеются или плачут, сами не зная почему…
Запущена? Грязь и навоз? Как это тебе в голову пришло – описывать мою семью в таких выражениях? Если тебе, Дервла, хочется сочинять, то, может, лучше ты придумаешь мне парочку благородных родственников и достойное зависти поместье? Все радуются жизни, и никаких ползающих вокруг детишек нет и в помине? Что касается старика и древней лошади, ссущейся вместе с ним, для меня полная загадка, как ты вообще могла выдумать такое! Ты что, действительно считаешь, что миссис Дженнингс поверит в эту чепуху – а ведь это, как мы оба знаем, самое главное! Ну у тебя и извращенное воображение, Дервла. Извращенное!