Ироническая проза
Шрифт:
1931 г.
ГОРОДСКОЙ ПРОКАЗНИК
Миллион милых шуток и проказ с приспособлениями и без
I
Ты входишь в скобяную лавку, когда хозяин завтракает (или обедает) на своей половине, а за прилавком стоит приказчик.
Ты входишь и с очень серьезным видом, с видом человека, который прекрасно знает, что ему нужно, спрашиваешь:
– Будьте любезны, дайте мне "Избранные сочинения" Леонардо да Винчи в переводе Стаффа.
– Чего?
– Я прошу "Избранные сочинения" Леонардо да Винчи в переводе Стаффа.
– Пардон...
– Вот я и говорю - в переводе Стаффа, два тома.
– Извиняюсь... Но вы, кажется, не заметили... что лавка-то со скобяным товаром...
– Я знаю, любезный, что говорю! И не надо меня учить. Издание Мортковича, перевод Стаффа, два тома.
– Извольте тогда подождать... Пойду позову хозяина... а то я, ей-богу...
Приказчик идет за хозяином, рассказывает ему о чудном клиенте и его дикой просьбе. Спустя минуту оба появляются в лавке. Хозяин внутренне готов или к скандалу, или к тому, что придется иметь дело с душевнобольным. Смерив тебя взглядом, он довольно грозно спрашивает:
– Ну-с? Чего изволите?
А ты в ответ очень спокойно:
– Да вот гайку зашел купить.
II
Ты входишь в магазин головных уборов, подходишь к прилавку, вынимаешь из кармана блокнот и карандаш и пишешь на листке: "Покажите, мне, пожалуйста, черный котелок". Листочек протягиваешь продавщице. Она читает, с состраданием глядит на бедняжку немого и показывает тебе несколько шляп. Ты примеряешь их, выбираешь одну и снова пишешь на листке: "Эта подойдет. Сколько стоит?"
Растроганная твоим физическим изъяном, продавщица решает, что ты к тому же еще и глухой, и поэтому пишет на листочке цену. Ты читаешь, киваешь головой, делаешь жест, выражающий сожаление по поводу дороговизны, платишь деньги и надеваешь новый котелок. Затем, поклонившись, ты громко и отчетливо произносишь:
– Мое почтение!
И уходишь из магазина.
III
В кондитерской ты спрашиваешь, есть ли в продаже шоколадные буквы: 10 букв "N" и 12 букв "L".
– Сейчас, к сожалению, нету, - отвечает хозяйка, - но если изволите прийти в четыре, они будут готовы.
Уже в три ты в магазине. Ждешь, нетерпеливо расхаживаешь, в общем, делаешь вил, что спешишь. Ровно в четыре услужливая хозяйка показывает тебе 10 шоколадных "N" и двенадцать "L".
Ты таращишь глаза, и кровь бросается тебе в голову от возмущения.
– Позвольте, что это такое? Они какие-то вычурные, завитушки какие-то! Мне нужны простые печатные буквы латинского алфавита: десть букв "N" и двенадцать букв "L". Да-а-а, порядочки у нас!..
Хозяйка сто раз просит ее извинить, вызывает специалиста-кондитера, и вдвоем вы растолковываете ему, что следует сделать из шоколада десять букв "N" и двенадцать букв "L", а не какие-то там другие, и притом без всяких финтифлюшек. Можешь, если хочешь, даже нарисовать кондитеру, что тебе нужно.
Хозяйка просит зайти в шесть.
Заходишь. Буквы готовы.
– Вот, говоришь
– Завернуть?
– спрашивает предупредительная хозяйка.
– Не надо, - отвечаешь ты, - я их тут скушаю.
1924 г.
СЛЕСАРЬ
В ванне что-то засорилось, трубы издавали гудение, временами переходящее в протяжный вой, причем вода из кранов еле сочилась. Попытка исправить дело домашними средствами (ковыряние в трубе зубной щеткой, напрасные старания дунуть в кран, устные высказывания и т. д.) не увенчались успехом. Пришлось вызвать слесаря.
Слесарь был худ, высок, с седой щетиной на щеках и в очках на остром носу. Его большие голубые глаза взирали исподлобья каким-то мутным плачущим взглядом. Войдя в ванную, он покрутил краны, стукнул молотком по трубе и сказал:
– Фершлюс надо разогнать.
Быстрота диагноза понравилась мне, и я, не сморгнув, спросил:
– А зачем?
Слесарь поразился моему любопытству, но после первой реакции удивления, выразившейся во взгляде поверх очков, кашлянул и сказал:
– Потому что дроссельклапан не в аккурат отрихтован и люфтит.
– Ага!
– сказал я.
– Понимаю! Значит, если бы дроссельклапан был в свое время отрихтован в аккурат, то сейчас бы не люфтил и не надо было бы разгонять фершлюс.
– Конечно! А теперь из-за этого пуфер придется раззенковывать, шабровку ему дать, чтобы штендер законтрить.
Я трижды стукнул молотком по трубе, кивнул головой и констатировал:
– Даже по стуку слыхать.
– Чего слыхать?
– Что штендер незаконтренный, но я уверен, что если дать ему шабровку, да еще и раззенковать как следует, то дроссельклапан отрихтуется, перестанет люфтить и, само собой разумеется, облегчится разгонка фершлюса.
И я измерил слесаря ледяным нахальным взглядом.
Мой профессиональный язык, а также легкость, с которой я сыпал услышанными впервые техническими терминами, сбили с толку аскетичного мастера, и он решил мне чем-нибудь понравиться.
– Сейчас я, правда, сделать не могу - шведик не взял с собой... А заплатить вам за ремонт придется, - он помедлил немного, чтобы добить меня экономическим эффектом, - а заплатить вам придется 7 злотых и85 грошей.
– Это немного, - заметил я спокойно.
– Я думал, раза в два дороже будет. Что же касается шведика, то, честно говоря, не вижу в нем необходимости. Попытаемся обойтись без шведика.
Слесарь был бледен. Слесарь ненавидел меня. Чаркастически улыбнувшись, он сказал:
– Без шве-едика! А как же без шведика сифон зачеканишь? Если бы трихтер был сделан толково, то можно! Но на нем же центра потеряны и во фланце три нитки сорвано, так что я одними клипцанками обойтись не смогу.
– Ну знаете, - воскликнул я, разводя руками, - уж этого я от вас не ожидал! Значит, трихтер, по-вашему, сделан бестолково? Ха-ха! Просто смешно! Где же, господи боже ты мой, видно, что на нем центр потеряны?