Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1
Шрифт:
А раз ею, то и очередной перестройкой. Ибо именно она (если точнее, то активизируемый ею Танатос) порождает подобный запах.
Мое личное дежа вю, с которого я начал, и это большое дежа вю — находятся в неслучайной и далеко идущей, к сожалению, корреляции.
Беда не в том, что элиты конфликтуют (смотри мою книгу «Качели»). Они всегда конфликтуют. Беда не в том, что на «качели» хотят посадить Путина и Медведева (хотя, конечно, это уже беда). Но раз есть «дуумвират», будут и «качели». Конфликты конфликтам рознь.
Беда не в том, что кризис проблематизировал определенный тип государственной жизни, не в том, что идет совершенно
Беда не в том, что угрожает нам. Беда в нас самих.
Беда не в том, что мы не знаем, что делать. Беда в том, что нет того «мы», которое должно что-то делать. Нет этого самого субъекта. И не просто нет его. А есть элитная пустота, элитное Ничто, отчуждающее немногих, способных перейти от бессубъектности к субъектности, от всего, что связано с восстановлением субъектности. От необходимого для этого интеллектуализма, прежде всего. Но и не только. От перехода в определенное духовное качество, то самое, которое было потеряно при очень специфическом отказе от идеала, на алтарь которого были принесены жертвы, слишком большие для того, чтобы после их принесения можно было ТАК этот идеал откинуть, ТАК наплевать на первородство. И во имя чего? Во имя того, что с каждым годом все больше обнажает себя в виде чечевичной похлебки. Ее и именно ее. Ее — и ничего более.
Бессубъектность — не дефицит чего-то, что нужно приобрести. Это жуткий, экзистенциальный и метафизический страх, вызванный необходимостью заплатить за подобное приобретение.
Платить не хочется потому, что в качестве платы придется отдать последнее и главное. То самое, ради чего отказывался от первородства.
Платить не хочется потому, что совершенно непонятно — если отдашь это последнее и такое любимое по причине слишком дорогой цены, которой оно досталось (цены отказа от первородства), то что получишь взамен? И получишь ли хоть что-нибудь?
Платить не хочется еще и потому, наконец, что плата — это плата за жизнь. А жить уже не хочется. И есть подозрение — очень русское подозрение, — что вместе с жизнью вернется боль. А так можно сладко умирать — без боли и с удовольствием. Возлюби Танатос, и он подарит тебе сладкую истому конца. И многое другое. То, что творится сейчас на наших необъятных все еще просторах, это сладкая смерть, смерть длящаяся и в этом смысле как бы живая, беременная смерть, одна из самых загадочных и зловещих фигур средневекового карнавала.
Она не разговаривает — разговаривают ее слуги. Сама же она сладко смердит, источает запах, тот самый запах, который я могу лишь помочь тебе уловить, читатель. Не захочешь — не уловишь. Не уловишь — не ужаснешься. Не ужаснешься — не проснешься. Не проснешься — не станет по-настоящему больно. Не станет больно — не сможешь стать другим. Не сможешь стать другим — не обретешь субъектности. Не обретешь субъектности — потеряешь страну. Потеряешь страну — потеряешь душу.
Улови запах, читатель. Это смердит Танатос. Танатос новой перестройки. Было дано время опомниться от Танатоса предыдущего и отторгнуть его навеки. Но если это время упущено и есть соблазн второго Танатоса, то знай, читатель: второго Танатоса не переживет та историческая личность, которую мы до сих пор не смогли отмолить после Танатоса первого.
Не только Путин и Медведев рухнут в бездну, которая распахнется вместе со вторым пришествием
Не только Кремль, не только грызущиеся друг с другом элитные группы, не только вся совокупная нынешняя пародия на буржуазию или бюрократию.
Не только государство, а эта историческая личность. И когда она туда рухнет, подталкиваемая по-идиотски хихикающей элитной Пустотой, начнется новая и последняя стадия мировой беды. В бездну, куда рухнет это, полетит и все остальное.
В 1991 году мы предупреждали, что крах СССР запустит совершенно новый мировой процесс. Тогда все хихикали, спрашивали: «Ну, и где этот ваш процесс?» После Сербии стали хихикать не так воодушевленно. После Ирака перестали хихикать вообще. А вот уже и кризис. Последние скрепы миропорядка, построенного в 1945 году и отмененного в 1991-м, истлевают. А других-то скреп нет вообще. Ты понимаешь, читатель, что это такое?
Сначала мир не устраивает качество этих скреп. Они грубые, неудобные, ржавеющие. Мир сетует на качество скреп, но скрепы-то есть. И они сохраняют какую-то, пусть остаточную, надежность.
Потом скрепы теряют надежность.
Потом они отпадают одна за другой.
Потом обнаруживается, что их вообще нет. То есть нет как нет! Полное отсутствие чего-либо скрепляющего!
А потом обнаруживается, что ничего другого нет. Потому что Нечто, способное стать этим другим, продали за чечевичную похлебку. А альтернатив имевшемуся Нечто не сумели извлечь из Ничто. И теперь есть только Ничто. Эта хихикающая элитная Пустота, она же беременная смерть из средневекового карнавала.
Призрак коммунизма не устраивал?
Ладно, изгнали. Повеселились. Теперь принимайте гостью — новый призрак. На этот раз не несовершенную жизнь сулящий, а совершенную смерть.
Читатель, ты не видишь всего этого в хитросплетениях нынешней событийности? Скоро увидишь. Не увидишь — так уловишь запах. Не захочешь, а уловишь этот запах Танатоса. Раньше-позже — уловишь. Только вот уловивший раньше еще может что-то сделать, а уловивший слишком поздно может только вдыхать иприт тления и выть, ощущая, как рвет этот иприт на части не легкие, как обычный боевой газ, а душу.
Глава V. «Никогда больше»
Один мой очень незаурядный израильский знакомый, ныне тренирующий сербский спецназ, рассказывал, как бабушка благословляла его, подающего надежды «умника», на овладение боевыми профессиями, которым он и посвятил жизнь. Она положила ему руку на плечо и сказала: «Запомни — никогда больше». Имелось в виду, что Освенцим больше никогда повториться не должен.
Мой знакомый говорил, что в самые трудные моменты его жизни (в том числе и под пытками) ему всегда помогала эта фраза бабушки.
После случившегося с СССР у нас должно быть свое «никогда больше». Но чему должно быть сказано «никогда больше»? Ведь не развитию же! Чему? Второму пришествию Танатоса. Однако тут мало сказать… Тут надо… Надо реально не допустить.
Ты хочешь не допустить второго пришествия Танатоса.
Ради этого осмысливаешь первое его пришествие.
Что значит осмысливать?
Это значит сравнивать первое пришествие Танатоса с чем-то из того, что снова стучится в двери. А как иначе осмысливать? Чтобы так осмысливать, нужно иметь политическую теорию развития. Но если осмысливать можно только так и осмысливать надо, то почему бы и не построить такую теорию? Мы ведь по существу именно этим и занимаемся.