Исцеление для неисцелимых: Эпистолярный диалог Льва Шестова и Макса Эйтингона, Ильина Елена Яковлевна

Исцеление для неисцелимых: Эпистолярный диалог Льва Шестова и Макса Эйтингона

на обложку

Ильина Елена Яковлевна

Шрифт:

На это письмо 9 июня (по почтовому штемпелю) Шор ответил словами благодарности за искренне прочувствованное внимание к своей деятельности:

Дорогая Елизавета Иса<а>ковна,

от всей души благодарю Вас за Ваше письмо. Оно явилось для меня самой большой наградой за мою работу, посвященную творчеству Л<ьва> И<сааковича>. Я мечтаю о том, ч<тобы> довести эту работу до конца, и буду необычайно рад, если она будет принята Вами так же, как и моя лекция, которая является фрагментом этой работы.

Ваше письмо обрадовало и взволновало меня. Читая его, я понял, какую неосторожность сделал я, согласившись читать в В<ашем> присутствии о Л<ьве> И<сааковиче>. Если бы я заранее подумал об этом, то, верно, не решился бы это сделать. По-видимому, и здесь Л<ев> И<саакович> прав: надо, не оглядываясь и не раздумывая, идти к той цели, которая тебя влечет, даже если и не знаешь, в какую страну придешь.

Всю эту неделю я собирался В<ам> написать и поблагодарить за В<аше> деятельное дружеское участие. Но сейчас же после нашего возвращения Надя заболела гриппом, и это

окончательно лишило меня возможности урвать время на письмо.

В этот приезд я особенно внятно почувствовал сожаление о том, что мы живем в разных городах и что-то мешает нашему постоянному общению.

Еще раз за все благодарю.

Преданный Вам

Е. Шор [138]

138

Там же.

* * *

Как в биографии Шестова, так и в его «постбиографии» палестинский эпизод занимает вроде бы ничтожное по времени и значению место. Однако в создании аутентичного «портрета времени» и полнообъемной монографии о философе, на отсутствие которой было указано во вступительной статье (см. прим. 1), важны и существенны, на наш взгляд, все краски и компоненты, и открытие любых биографических «малостей» и подробностей или обнаружение неизвестных страниц в «книге жизни» наряду с перечитыванием страниц известных, не в полной или не в адекватной мере прочтенных раньше, приобретает здесь весьма продуктивную научную перспективу.

Когда-то Р. Иванов-Разумник писал о том, что «“учеников”, “школы” у Л. Шестова – к счастью для него – никогда не будет» [139] . Испытанное временем это прорицание, как зачастую бывает, сбылось наполовину: «школы» в привычном смысле «антифилософ» Шестов действительно не создал, но его многочисленные ученики – и в непосредственном смысле, и в более опосредованном, фигуральном понимании – составляют, возможно, не сообщающееся между собой напрямую, но существующее как реальная историческая категория духовно-интеллектуально сообщество [140] . Эпистолярный диалог Шестова с двумя яркими представителями этого сообщества – Эйтин-гоном и Шором – и историко-биографический контекст этого диалога составили и основное, и дополнительное содержание данной книги.

139

Иванов-Разумник. О смысле жизни: Ф. Сологуб, Л. Андреев, Л. Шестов. СПб., 1910, с. 162.

140

Об одном из таких учеников Шестова – эмигрантском поэте В.А. Мамченко, слушавшем его лекции в Сорбонне, см.: В. Хазан, “«Искусство для меня не забава…»: Материалы к биографии В.А. Мамченко”, Venok: Studia slavica Stefano Garzonio sexagenario oblate: In Honor of Stefano Garzonio <in two parts>, part II / Ed. by Guido Carpi <et al.>. Stanford: Berkeley Slavic Specialties, 2012, сс. 147-53 (Stanford Slavic Studies, vol. 41).

Вклад ни того, ни другого в шестововедение неизвестен по той простой причине, что с формальной точки зрения никакого вклада, по существу, и не было. Вряд ли в качестве такового можно признать нескольких лекций, выступлений по радио или газетных статей Шора, к тому же на труднодоступном для специалистов-шестововедов иврите. Задуманная книга о Шестове написана им не была, возможно, не только по причине внешних обстоятельств, которые отмечались выше, но и по условиям внутренним, научно-творческим. Ведь вышел же в той самой Палестине и в очень близком временном соседстве с задуманным, но неосуществленным книжным проектом Шора, скажем, сборник эссе д-ра Цви Виславского Aruvei reshiyot (Jerusalem, 1944), в котором нашлось место для портрета Шестова-философа (из включенных в книгу имен, известных русскому читателю, упомянем еще М. Гершензона – речь идет о его работе Судьбы еврейского народа – и Л. Троцкого). Однако «вклад» в духовную историю шестовских друзей и корреспондентов, о которых идет речь в нашей книге, следует измерять не только привычным непосредственно-физическим способом, но и как-то иначе, подбирая другие «вычислительные приборы». Улетучивающееся, нематериализовавшееся, не ставшее объективизированным в какой-то конкретной текстовой оболочке присутствие «зараженных идеями» – пусть не прямых их творцов и созидателей, а только участвовавших в их производстве на «подсобных ролях» – как дискутанты-полемисты, как активные слушатели-собеседники, как эпистолярные корреспонденты, заслуживает, без сомнения, сочувственного внимания и памяти потомков. И не только потому, что они явились зрителями «высоких зрелищ», но и потому, что их жизнь и деятельность представляют важный биографический конкретно-человеческий документ, из чьей фактологии, в конце концов, и ткется единая ткань всемирно-исторического текста, в которой подчас чрезвычайно трудно, а порой и просто невозможно отделить историю людей от истории идей.

Вот почему, делая в данной книге основной акцент на раскрытии новых биографических обстоятельств, событийных оттенков и некоторых недостаточно освещенных эпизодов из жизни Шестова, мы сознательно стремились избегать представления его собеседников как статистов, исполняющих «служебные функции» при выдающемся мыслителе или как ничем не проявивших себя в интеллектуальной сфере его «оруженосцев». Только при такой неиерархизованной атмосфере возможна, как нам кажется, полноценная реконструкция того потонувшего, исчезнувшего, растворившегося во времени «вещественно-биографического» мира, тайны и загадки которого продолжают волновать с прежней, неутихающей силой. Ответить на них, безусловно, хотелось бы со всей возможной полнотой. Но объективно сделать это можно только тогда, когда будет накоплена максимальная фактологическая база. Как один из небольших шагов по направлению к этой цели была задумана, составлена и издана эта книга.

1. Фотография Л. Шестова, подаренная М. Эйтингону со следующей надписью: «Дорогому Максу Ефимовичу Эйтингону на добрую память от Л. Шестова. Париж. 7/1 1928 г.» (60, rue de Passy, Paris. Emile Marcovitch)

2. Открытка, посланная М. Эйтингону, студенту Гейдельбергского университета, его однокашником из Москвы следующего содержания:

3. Зигмунд Фрейд и его круг Стоят (слева направо): Отто Ранк, Карл Абрахам, Макс Эйтингон, Эрнест Джонс; сидят: Зигмунд Фрейд, Шандор Ференци, Ганс Сакс (Берлин, 1922).

«С большим нетерпением жду нашей группы. Очень рад, что она хорошо вышла и что Л. вышла такою, какою я хотел видеть ее на фотографии. Завидую вам, что ваши дни теперь не пропадают даром и вы усердно занимаетесь. У меня все дни проходят бессмысленно однообразно, без всякого дела! Приложу все старания, чтобы скорее уехать обратно за границу.

Чувствую себя не очень хорошо, т. к. немыслим все же хоть какой-нибудь режим. Извини, что не высылаю деньги. Отец только приехал, и завтра я их вышлю. Всего хорошего.

Твой Александр.

Москва 18/5 сентября 1902 года»

(The Abraham Schwadron Portrait Coll., Dept. of Manuscript and Rare Books of the National Library of Israel, Jerusalem)