Исцеление от эмоциональных травм - путь к сотрудничеству, партнерству и гармонии
Шрифт:
Будь вид бонобо открыт раньше, вероятно, реконструкции эволюции человека сейчас пестрели бы не сценами битв, охоты, производства орудий и прочих мужских занятий, а историями о том, с каким удовольствием наши предки предавались плотским утехам и делам семейным. Похоже, лозунг шестидесятых годов «Занимайся любовью, а не войной» мы взяли у бонобо, а кровожадные обезьяны, заполонившие страницы наших романов на тридцать с лишним лет, не имеют к ним никакого отношения.
Следующий набор аргументов в доказательство изначальной человеческой жестокости связан с исчезновением в Европе неандертальцев вскоре после появления там человека. Столкновения, битвы и взаимные убийства между двумя видами, безусловно, не исключены, однако вряд ли именно они привели к вымиранию неандертальцев. Когда два похожих вида занимают одну экологическую нишу, у одного из них, как правило, все-таки есть некоторые преимущества. Нашим предкам в суровых условиях помогла выжить особенность их мышления – любовь к творчеству и инновациям. Один пример, пожалуй, все объяснит. Сапиенсы изобрели костяные иглы, чтобы сшивать из шкур теплые
144
Mithen 1996.
Поток публикаций, в которых утверждается, что человек по природе своей воинственен, кажется, не иссякнет никогда, несмотря на многочисленные доказательства обратного. Но почему? Ответ, возможно, лежит в области психологии: мы не в ответе за свою кровавую историю, поскольку созданы жестокими. И меняться нам не нужно, ибо такие попытки будут тщетными. Еще одна причина заключается в том, что многие исследователи смешивают понятия «кровная вражда», «убийство» и «война». Дуглас Фрай в книге «The Human Potential for Peace» («Мирный потенциал человека») проводит четкое разделение этих понятий. Кровная месть подразумевает убийство конкретного человека в наказание за убийство, как мы описывали это выше. Война, напротив, это организованный вооруженный конфликт между двумя сообществами с массовыми убийствами. Часто антропологи принимают акты кровной мести и отдельные бытовые убийства за военные действия. Но более добросовестный анализ показывает, что большинство традиционных культур не приемлет войны. В современном мире есть двадцать народов, которые не воевали уже более ста лет [145] . Многие археологи и антропологи приходят к тем же выводам, что и Д. Фрай: свидетельств боевых действий до появления сельского хозяйства десять тысяч лет назад почти нет, либо нет совсем. Джон Хорган, американский научный журналист, говорит следующее: «Все большее число экспертов утверждают, что воинственность не является нашим врожденным качеством и что человечество уже встало на тот путь, который со временем поможет оставить войны далеко в прошлом» [146] .
145
Fry 2006.
146
Horgan 2009. Краткий обзор подобных исследований см.: Taylor 2005, p. 31–35.
В целом, имеющиеся данные не подтверждают идею о нашей врожденной жестокости, агрессивности и воинственности. Человек, конечно, способен на ужасающие акты насилия, но способен также и на мир, сотрудничество, сострадание и любовь. И история, и современность знают немало жестоких деспотичных личностей и кровавых деяний. Однако не стоит забывать, что большинство людей живут мирно или хотели бы жить так, будь у них шанс, а основная масса споров на планете разрешаются без насилия.
Глава 10
Первые земледельцы
Последнее оледенение достигло своего пика примерно двадцать тысяч лет назад, после чего климат стал мало-помалу смягчаться, и льды отступили. Началась эпоха изобилия, которое только возрастало, и пятнадцать тысяч лет назад появились первые постоянные поселения. Поначалу их жители по-прежнему собирали съедобные растения и добывали местную дичь, но постепенно они превратились в земледельцев и скотоводов. Десять тысяч лет назад этот образ жизни уже вели во всей Восточной Азии, а еще через пять тысяч лет на сельское хозяйство перешла и Европа. Первые фермеры были садоводами и огородниками, а их орудиями были палки-копалки и мотыги. После нескольких лет возделывания почва истощалась или ее заполоняли сорняки, и фермерам приходилось расчищать и выжигать новые делянки. Старый участок забрасывали, земля возвращалась в природный круговорот и через двадцать-тридцать лет вновь собиралась с силами. Методом подсечно-огневого земледелия и сменной культивации можно обрабатывать землю сколь угодно долго, и в некоторых районах планеты он существует до сих пор. Единственное условие здесь – небольшое население, ведь почва должна успевать восстанавливаться. Следующим шагом вперед стало пахотное земледелие: относительно большие, постоянные участки распахивались и засевались зерновыми культурами [147] .
147
Bogucki 1999; Mithen 2003.
Переход к сельскому хозяйству не был ни быстрым, ни легким. Флора и фауна вокруг оседлого поселения охотников-собирателей со временем истощалась, и встал вопрос о необходимости культивирования растений и приручения животных. Впрочем, чаще всего одомашнивание было скорее счастливой случайностью, а не результатом спланированной деятельности. Ведь даже приручив однажды животное или вырастив съедобное растение, древние люди должны были убедить себя, что это занятие стоит того, чтобы отказаться от уклада жизни многих поколений предков. И если судить по библейской истории об изгнании Адама и Евы из Эдемского сада, перспектива не казалась слишком заманчивой.
Первые поселения
Вероятнее всего, охотники-собиратели решили однажды прекратить свой извечный путь и осесть просто потому, что изменение климата сделало это возможным. В оттаявшей Европе тундра с ее богатым растительным и животным миром отступила на север, и ее место заняли непроходимые леса. В то же время в Северной Африке и Передней Азии засушливый климат сменился влажным, стали преобладать лесистые и болотистые пейзажи. Те, кто пережил оледенение, оказались в стране изобилия, где земли, пригодные для обитания, появлялись быстрее, чем их можно было заселить. В некоторых районах можно было прокормиться круглый год, кочуя в пределах всего лишь дня-двух пути.
За предыдущие два миллиона лет люди многократно попадали в такие райские условия, ведь ледниковые эпохи и потепления не раз сменяли друг друга. Почему же они раньше не ухватились за возможность навсегда оставить кочевую жизнь и поселиться в каком-нибудь благодатном краю? Ответов может быть несколько. Возможно, они и пытались осесть, но вновь наступившее оледенение погнало их в путь с обжитых мест. Возможно, это потепление было первым со времен Великого Скачка Вперед и развития умственных способностей. В таком случае проснувшееся желание творить и экспериментировать, дремавшее у их предков, позволило эффективнее использовать природные ресурсы. Каменными серпами они сжинали дикие травы и на камнях растирали семена в муку, а жесткие коренья расталкивали в каменных ступках. Ловили рыбу на костяные крючки, подвешенные на плетеную нить. Потом появились копьеметалки, луки и стрелы сделали охоту гораздо более удачной. Все эти новшества могли сделать идею оседлой жизни привлекательной, по крайней мере, сначала. Ведь теперь появились точильные камни, долбленые чаши и прочие тяжелые вещи, которые нельзя было взять с собой. Пришлось бы оставлять их на сезонных стоянках, либо вовсе от них отказываться.
Вряд ли решение поселиться на одном месте пришло сразу. Возможно, так получилось, когда стали длительнее сезонные стоянки или собрания в священных местах. Такие собрания были временем интенсивного общения – с пирами, ритуалами, легендами и песнями, танцами под бой барабанов, плотскими утехами и свадьбами. Поскольку природа вокруг изобиловала всем необходимым, люди могли оставаться на одном месте на все более долгий срок, пока не решали поселиться где-то навсегда [148] . Но оседлая жизнь таила в себе и трудности. Иногда поселенцы выбивали слишком много дичи и собирали слишком много растений – тогда скудел и их рацион. А пока они не поняли, что нормы гигиены на постоянном поселении отличаются от привычных, нередки были и болезни.
148
Mithen 2003.
Когда стоянка превращалась в постоянное поселение, племя попадало в зависимость от ресурсов окружающей местности и, вероятно, уже не столь охотно делилось добычей с другими племенами. Пока людей на планете было немного, а пригодные для жизни пространства все расширялись, никто не видел в этом большой беды. Но население деревень росло, конфликты из-за земли и пищи возникали все чаще, и насилие стало более привычным явлением. Кроме того, из-за постоянного совместного пребывания на одном месте усиливалось напряжение внутри групп, а это также вело к ссорам – уже с соплеменниками. Ситуация усугублялась тем, что каждое сообщество все более замыкалось в себе, чтобы не допускать чужаков к своим ресурсам. Соответственно, переселиться к соседям и тем самым уйти от конфликта в своей группе становилось не так просто. Типичный пример такой ситуации – река Муррей в Австралии. Ее пойма изобиловала растительностью и дичью, но земли вдали от берегов всегда были гораздо менее приветливыми. Племена аборигенов, жившие по берегам реки, поделили ее богатства и ревниво охраняли свои территории. Среди прочего каждое племя имело отличительный признак, чтобы различать своих и чужих: детям деформировали челюсть либо удаляли передний зуб [149] . Иными словами, речные племена превратились в закрытые, враждебные друг другу сообщества, чего не скажешь о жителях окрестных пустошей – они по-прежнему гостеприимно относились ко всем.
149
Mithen 2003, ch. 34.
Одомашнивание растений и животных
Когда наши предки выбрали себе место для постоянного жилья, они уже достаточно знали о съедобных растениях, злаках, корнеплодах, фруктах, орехах, рыбе и дичи. И конечно же, предпочтение они отдавали тому, что было проще собирать и что было вкуснее всего. Так начался стихийный процесс селекции.
Представьте себе дикую траву – скажем, предка современной пшеницы. Ее зерна созревают в разное время и постепенно падают на землю. Теперь представьте, как наши предки собирали этот урожай. Некоторые зерна уже осыпались и затерялись в траве. А некоторые остались в колосе – и спелые, но не вывалившиеся из чешуек, и те, что еще не налились; они-то и попали в мешок. Значит, в урожае пшеницы оказалось больше позднеспелых зерен. Теперь представим себе судьбу тех зерен, что не были размолоты в муку. Часть просыпалась возле селения, часть выброшена с мусором, еще часть вышла с экскрементами. На следующий год здесь поднимутся новые побеги и дадут чуть больше позднеспелых и непроклюнувшихся зерен, чем дикая пшеница. Люди, конечно, соберут и эти зерна, выросшие так близко к деревне, и весь процесс повторится снова. Год за годом позднеспелых зерен в урожае становилось все больше, а с началом планомерного сева этот процесс ускорился. Чтобы полностью одомашнить злак, требуется от двухсот до трехсот лет. После этого он уже не сможет расти в дикой природе, так как все зерна будут оставаться на колосе [150] .
150
Diamond 1998; Mithen 2003; Bogucki 1999.