Исцели меня
Шрифт:
— Ну вот. Она лучший работник. И тебе помогает, и мне. На два, так сказать, фронта работает. Не успевает просто понять кого надо слушаться, чтобы не получить люлей.
— Она уволена. И точка, — безапелляционно бросает Бестужев.
— Ну, пожалуйста, Глеб.
— Я сказал — нет, — сказал, не сказал, а руку мою не убирает.
— А если я сейчас сниму лифчик и покажу грудь, ты не уволишь Варю?
— Ты серьезно? — наконец поворачивает на меня голову.
— Да, — осторожно отвечаю я.
— И перед многими ты снимала лифчик?
— Ни
— Мне не семнадцать, чтобы вестись на такое предложение, — жестко произносит Глеб, убирая мою руку.
— Но ведь ты призадумался.
— Призадумался о том, что у тебя действительно что-то с головой, раз ты с легкостью можешь снять лифчик при моем водителе.
— Я не собиралась это делать при нем, — обиженно бросаю я и тут же понимаю, что надо что-то менять. — Ладно, что мне надо сделать, чтобы Варя осталась?
— Слушаться меня.
— Она будет слушаться.
— Спишем твое тугодумство на хронический стресс из-за повышенной мнительности и придумыванием себе болячек. Меня должна слушаться ты. И доверять. И говорить.
— Хорошо.
— Что хорошо?
— Я буду тебя слушаться и доверять. Только не увольняй ее, пожалуйста. У меня кроме нее никого нет. Ну, из женского пола, — быстро поправлюсь я. Молчит. И опять не смотрит на меня. — Глеб?
— Я подумаю.
— А долго? Думать в смысле будешь. У Вари нет здесь жилья. Вдруг она соберется уже к нашему приезду.
— Значит распакуется, — спокойно отвечает Глеб, переводя на меня взгляд. — Забудь о Варе. И думай о себе. А если хочешь со мной поговорить, то я тебе задал вопрос, на который не получил ответа.
И не получишь. Хотелось сказать это вслух, но вовремя смолчала.
Все оставшееся время до клиники мы проехали молча.
Хотела бы я обладать такой же стойкостью и уверенностью, как Бестужев. Он, в отличие от меня, спокоен. У меня же перед дверью с табличкой МРТ заплясали руки. Я напоминаю себе эпилептика. Ну или просто припадочную истеричку.
— Успокойся, пожалуйста. Вспомни что-нибудь приятное, — слышу над ухом голос Глеба.
Легко сказать. Сейчас, кажется, что у меня вообще не было ничего приятного в этой жизни. Не знаю, чего Бестужев хотел добиться, когда взял меня на руки из кресла и посадил на какой-то диванчик для ожидающих. Легче от его слов и приобнимания моего плеча — мне не стало. Хуже всего, что, судя по часам, мы сидим тут пять минут. Всего пять минут, которые мне реально кажутся долбаной вечностью. Не помню, как я оказалась лежащей в МРТ гробу. По-другому назвать эту штуковину не получается.
Как я оказалась на свободе, а именно в другом кабинете, где меня осмотрел невролог, пока готовится мое заключение МРТ, я толком не поняла. В принципе куча вопросов, меня бы не нервировали, если бы я была одна в кабинете. Но когда рядом сидит Бестужев — это несколько напрягает. Но, с другой стороны, лучше быть с кем-то. Мужчиной-неврологом все не закончилось. Время, казалось, длилось вечно и мне порядком надоело все, что со мной делают. Это какой-то перебор. Слишком много обследований. Еще и кровь зачем-то взяли. Сейчас-то на кой черт? И ведь никто ничего не говорит. Правда, и я ничего не спрашиваю. Язык словно к небу прирос.
— Еще несколько минут и вас пригласят на беседу с вашим лечащим врачом. Будут как раз готовы заключения проведенных обследований.
Да, Господи, скорее бы уже. Все трясется, вибрирует и я тупо не могу найти себе место. Последней стадией стало не постоянное движение смахнуть волосы, а ногти. Кажется, я лет пять не грызла эти чертовы ногти. Глисты? Да какая к черту разница, что там под ногтями. Я грызу их реально до мяса и мне даже не больно. Завтра. Пальцы будут болеть завтра. Сейчас в крови гуляет страх. Он и притупляет чувство боли.
— Что ты творишь? — Бестужев резко одергивает мою руку. — Тебя нельзя оставить одну ни на минуту?!
— Нет, нельзя, — зло бросаю я. — А тебе так приспичило поворковать с медсестричкой за углом? Наболтался?
— Я спрашивал у нее, где туалет, — как всегда спокойно произносит Глеб, накрывая мою руку своей.
— А-а-а-а. Так ты писал?
— Да, Соня, — перевожу взгляд на его руку, покоящуюся на моей ладони, и задаю первый пришедший на ум вопрос.
— А ты руки мыл?
— Нет. У них вода закончилась, — поддевает кончик моего носа пальцем. — Я шучу, расслабься, Соня, — улыбается Бестужев.
Как ни странно, видеть сейчас его улыбку очень даже приятно.
— Можете проходить. Все готово, — сглатываю, переводя взгляд на медсестру. Бестужев же спокойно приподнимается с дивана и поднимает меня на руки. В любой другой момент меня бы это дико злило. У меня, в конце концов, есть кресло. Правда, сейчас меня это не нервирует. Наоборот. Мне почему-то хочется этого контакта.
Глеб заходит в кабинет, усаживает меня на уже знакомы диванчик и садится рядом. Господи, помоги мне, пожалуйста.
— Выдохните, София, — чуть улыбаясь, произносит врач, имя которого я не запомнила. — У вас нет никакой опухоли. Ни доброкачественной, ни злокачественной, — уверенно произносит мужчина, смотря мне в глаза. Кажется, у меня перестало биться сердце после этих слов. Хочу их повторения! Повторите это! — Вы, если так можно сказать, типичная обладательница мигрени и затяжной депрессии. От первого недуга, которому часто подвержены женщины, есть определенные лекарства, именно поэтому ворох обезволивающих вам и не помогал. Со вторым вам надо работать. И это не минутное дело. Вам нужен как минимум психолог. Не воспринимайте это в штыки. Мы все немного больные на голову. Вот ваш будущий супруг — тоже. И я не исключение, может быть, я болен даже больше вас двоих, — с легкостью произносит мужчина, вызывая во мне какую-то ненормальную улыбку. Мигрень — это же не смертельно. И не сделает меня овощем! — А теперь постарайся сконцентрироваться и послушать меня внимательно о вашем недуге.