Исцеляющая любовь
Шрифт:
— Я еду в Вашингтон, чтобы участвовать в марше протеста доктора Мартина Лютера Кинга — объявил он им по телефону.
На том конце трубки замолчали. Ни мать, ни отец не знали, как реагировать. Газеты пестрели сообщениями о многочисленных случаях проявления насилия со стороны белых расистов. Они понимали, что Беннет не станет первым кидать камень, но знали, что и в долгу он не останется.
Наконец Хершель произнес:
— Я восхищаюсь доктором Кингом и горжусь, что ты тоже едешь. Но, Беннет, обещай, что ты будешь осторожен.
— Обещаю,
Хершель ответил с нервным смешком:
— Счастливо! Только позвони, чтобы мы знали, что у тебя все в порядке!
— Позвоню. Целую вас обоих.
Хершель повесил трубку, вернулся на кухню и вдруг предложил:
— Ханна, почему бы нам не прогуляться?
Они оделись потеплее и вышли, чтобы, держась за руки, пройтись по мирному, обезлюдевшему берегу.
— Так, Хершель, — наконец сказала Ханна. — Что у тебя на уме? Выкладывай!
Он смотрел, как отходит вода, и ответил не сразу:
— Что ж, когда-то это должно было случиться.
— Что?
— Мы потеряли нашего мальчика.
— Потеряли? Ты говоришь так потому, что двадцативосьмилетний лоб не приедет к мамочке с папочкой на дачу?
— К приемным мамочке с папочкой, Ханна. Бен возвращается в свою семью.
— Его семья — это мы, — возразила она.
— Нет, родная, мы с тобой не можем жаловаться на судьбу, она подарила нам настоящее счастье. Но мальчик был нашим только на время. Теперь его семья — это его народ.
29
«Глубоко в сердце
Я верю:
Мы победим!»
Двадцать восьмого августа 1963 года на солнцепеке перед мемориалом Линкольна в Вашингтоне сидели почти четверть миллиона человек. На поддержание порядка были брошены все до единого шесть тысяч столичных полицейских. В состояние повышенной готовности были приведены четыре тысячи бойцов морской пехоты. Но марш прошел без единого эксцесса. Потому что это была не толпа бунтарей, а паства, откликнувшаяся на призыв Мартина Лютера Кинга, «разбудившего совесть нации».
Звучали речи представителей правозащитных групп — от респектабельной Национальной ассоциации содействия равноправию цветного населения до более молодых и активных — наподобие Конгресса расового равенства и взрывоопасного Студенческого координационного комитета против насилия. При всей разности убеждений они были одинаково заворожены страстью доктора Кинга.
«У меня есть мечта, что однажды этот народ очнется и постигнет истинный смысл своего кредо: „Мы считаем самоочевидным тот факт, что все люди созданы равными друг другу…“ У меня есть мечта, что настанет день, когда четверо моих малышей станут частью нации, в которой о людях будут судить не по цвету их кожи, но по их внутреннему содержанию».
Барни всю ночь не спал. Его преследовал образ безумца, которого он видел перед уходом из отделения. Завтра на одиннадцать часов назначено общее собрание персонала во главе с генеральным директором. Возможно, там он узнает, кто этот человек.
Он ворочался в постели до половины шестого, но больше не выдержал. Он оделся и, позевывая, пешком направился в «Край неизлечимых».
— Доброе утро, доктор, — дружелюбно поздоровался охранник.
Барни не удержался от вопроса:
— Как вы узнали, что я врач? Я в таком виде…
Он торопливо поправлял рубашку.
Доктор, вы «молнию» не застегнули, — добродушно подсказал тот. — После ночной смены все доктора выглядят одинаково. Это больные у нас спят как убитые — после стольких-то лекарств.
На сестринском посту дежурила молодая хорошенькая пуэрториканка. Судя по табличке у нее на груди, звали ее мисс Вальдес. Барни постучал очень тихо, но она все равно вздрогнула. Здесь никто и никогда не появляется в такой час, пограничный между ночью и днем. Только в случае экстренной необходимости, о которой обычно извещают звонком.
— Чем могу помочь, доктор? — спросила она.
— Мне нужна история болезни одного больного. Мне не терпится приступить к делу.
— Конечно, сэр, — ответила она недоверчиво. — О каком больном идет речь?
— Да я и сам толком не знаю. Но если мы пройдем в спальню, я вам его покажу.
Сестра Вальдес возражать не стала. Семь лет работы в психиатрическом отделении научили ее ничему не удивляться.
Когда Барни с медсестрой вошли в огромную спальню, больные еще спали. Сопение, храп, ворчание и стоны сливались в своего рода кошмарную симфонию. Сестра стала светить фонариком в лица больных. Барни вдруг тронул ее за руку:
— Вот он! Как его фамилия?
Она посветила на табличку, прикрепленную к ножке кровати. Барни нагнулся и прочел: «КЭССИДИ, Кеннет. Дата рождения: 17 июля 1932 г.».
Барни был потрясен. Это привидение — Кен Кэссиди, их веселый баскетбольный тренер в Колумбийском университете?
— Благодарю, — шепотом сказал он, стараясь сохранять самообладание. — Могу я посмотреть его карту?
Барни сидел в сестринской и стаканами глушил мерзкий кофе, пытаясь подправить его вкус чрезмерным количеством сахара. Он читал историю болезни Кена Кэссиди.
Больной поступил в стационар два года назад, после приступа буйного помешательства. Хотя до этого никаких признаков психических нарушений за ним не наблюдалось, он вдруг принялся громить топором собственный дом, так что жена с дочками были вынуждены спрятаться на кухне. Если бы не звонок соседей в полицию, он бы их наверняка зарубил. Сначала его осмотрел врач, чьих инициалов — В. М. — Барни не распознал, после чего Кен был отправлен в психиатрическое отделение уже самим заведующим, профессором Стенли Эвери.