Исчезание
Шрифт:
ваши стихи, ваши пятна и выделения,
ваш лен, ваш лед, ваш лунь, ваша луна, ваш мел.
ваша марля, ваша шпаклеванная стена,
ваш снег (на купюре), ваши снежинки, ваш парус в тумане, ваша сперма, ваш кефир, ваши сливки в вашей сметане,
ваш Млечный путь, ваш бледный след, вашей пустыни звезда, среди дня, ваш немилый свет,
всё будет стирать, смывать, вымывать, чистить и вычищать, выбеливать без предела, «Бела», «Бела», «Бела»!
ДА СГИНЕТ ТЬМА
— Да, задачка для лингвиста, — в замешательстве шепнул Эймери.
— Теперь — я, — сказал Верси-Ярн, желая внести личный вклад в дискуссию. — Мне также месяц назад был прислан пакет. Без указания адресанта:
— А в пакете…? — прервал англичанина нетерпеливый Эймери.
— Сейчас узнаешь.
Верси-Ярн раскрыл сумку и вытащил из нее черную глиняную шкатулку с белыми письменами на крышке. Некий умелый мастер не выписал, а вырезал их мастихинами, заимствуя у Жержека прием, мультиплицирующий фигурки «Жилей» («Жиль» — грустный Белый Шут с картины мастера «галантных сцен»). В результате на выцарапанных местах верхний страт (черная индийская тушь) был удален, а нижний (белая глиняная глазурь) выявился, причем филигранью, в мельчайших чертах, имитируя надписи, встречающиеся в нижней части нихандзийских акварелей.
— Письмена самурайские? — прищурилась Хыльга.
— Да. Типичная катакана. Я тут же кинулся к нашему шефу, Гэдсби В. Райту; шеф свез меня в Кембридж, где Парсифаль Ричарде дал нам латинскую транскрипцию надписи. Сейчас я вам ее зачту:
Kuraki kara Kuraki michi ni sa Usuzumi ni Kaku tamazusa ya Kari miyura kana— Звучит! — высказался Август.
— Перед нами, — сказал Верси-Ярн, — классическая вака, или танка, правда, написанная не великим Нарихира, а Идзуми Сикибу или менее известным Фудзивара Садаиэ (Тэйка), чей стих был включен в книгу «Хякунин Иссю», изданную к юбилею сёгуна. Эту танку Парсифаль Ричарде перевел на французский термин в термин и удивил нас изысканным стилем; ведь если верить студенту из Нагасаки и приятелю Антея Гласа из Public Library, каждая танка имеет не менее трех, а случается, не менее пяти, шести и даже девяти значений. Всякие нюансы и семантические переклички, дающие жизненную силу искусству танки, кажутся французу или англичанину безвкусными; значения темные, несуразные, приблизительные, нечеткие будут для западных читателей всегда бессмысленны. Нам требуются танки ясные, краткие, резкие, прямые, сжатые, как черта, даже если их переведут или перескажут с изрядными упущениями. Итак, среди девяти-десяти сделанных им версий, Ричарде выбрал следующую:
Из сумрака путь Нас ведет через сумрак Штрих нежный пера Выявляет знак белый: Так в небе летит буревестник— Какая прелесть, — заметил Эймери. — Если бы сюда еще и капельку смысла…
— Думаю, сей вклад будет незначительным, — изрекла Хыльга, прервав длинную тяжелую паузу, нависшую над присутствующими и придавшую сцене напряженный характер. — Все ваши материалы — газеты, рекламы, танки — упираются в ту же самую тему: все нити ведут к Белизне, у меня же все кажется перевернутым. И еще: если ваши тексты темны, сумбурны и чреваты намеками, трудными для читателя, вверенный мне манускрипт представляется ясным, утвердительным и четким…
— И значит, — ввернул Эймери, — дает разгадку…
— Да нет же, — вывернула Хыльга, — выслушай меня и вдумайся. В присланных мне материалах нет ни намека, ни ссылки. Сей манускрипт — не личный труд, а дайджест из девяти-десяти вещей, написанных другими и лишь переписанных Антеем. Штуки три-четыре даже весьма известны, и все же не представляют для нас интереса…
— Нам будет легче, если ты все же начнешь с начала, — заметил Август.
— Слушайте, — сказала Хыльга. — За неделю перед тем как написать странную депешу и не менее странную приписку с намеками на приближающуюся гибель Антей Глас прислал мне пакет. Я сразу же распечатала и нашла в нем следующие тексты:
а) книгу аббата Луи де Кура (пиита и академика) «Искусная смесь, или Избранные примеры серьезных и забавных вещиц» (1725), где представлены главные вехи развития игры в шахматы, а также пересказывается случай, касающийся Тацита и вычитанный у античных писателей (кстати, если и шагреневый переплет, и тиснение, и заставки ласкали взгляд, сам же текст был весьма слабенький);
б) десять кантилен (первые девять — русские, десятая — французская), переписанные Антеем, как мне кажется, буква в букву, без маргиналий и мет:
«Дар напрасный, дар случайный…» и «Предсказатель» Александра Пушкина;
«Тучи» и «Есть время — леденеет быстрый ум…» Михаила Юрьева;
«Нам не суметь предугадать…» и «Тени сизые смесились…» Федра Тютчева;
«Немь лукает лучьем немным…» Велимира;
«Звуки на а бескрайни в лесах» Давида Бурлюка;
«Мужчина вышел из избы» Даниила Хармса;
«Гласные» Артюра Римбауда.
Эти тексты так или иначе — тут ямб, там дактиль — затрагивают излюбленные темы Антея: тьма, незапятнанная белизна, исчезание, заклятье. Правда, данный параллелизм — случаен…
— А других у нас нет, — заметил Эймери. — Если Антей считал нужным переписать эти тексты, не следует ли в переписывании усматривать некий план и искать некую зацепку?
— Давайте искать, — призвал Артур Бэллывью Верси-Ярн. — Сами стихи — небезынтересны. А еще, как знать, вдруг мы увидим там знак, не замеченный нашей певицей?
Итак, стали читать: