Исчезновение Стефани Мейлер
Шрифт:
– Кто он такой?
– Тед Тенненбаум, вполне симпатичный человек, приветливый, из хорошей семьи. Активный, неравнодушный. По профессии ресторатор. Член добровольной пожарной охраны. Помогал организовывать первый фестиваль.
Коди вздохнул:
– Не хочется обо всем этом говорить, слишком больно.
– Прости, Коди. Только один вопрос, последний: тебе что-то говорит имя Кирк Харви?
– Да, он раньше был шефом полиции. Как раз перед Гулливером.
– И куда он делся? Я пытаюсь его разыскать.
Коди как-то странно посмотрел на нее.
– Он почти сразу исчез, – ответил он, отсчитывая сдачу и засовывая книгу в бумажный пакет. –
– А почему, что случилось?
– Никто не знает. Просто в один прекрасный день, осенью 1994 года, взял и пропал.
– То есть в том же году, когда случилось убийство?
– Да, через три месяца. Потому и помню. Странное выдалось лето. Жители по большей части постарались забыть, что тогда случилось.
С этими словами он взял ключи и сунул в карман мобильник, лежавший на стойке.
– Уходишь? – спросила Анна.
– Да, раз все равно никого нет, пойду немножко поработаю с волонтерами в Большом театре. Кстати, тебя что-то давно не видно.
– Знаю, просто сейчас работы выше головы. Хочешь, подвезу? Как раз собиралась в Большой театр, расспросить волонтеров насчет Стефани.
– С удовольствием.
Большой театр находился рядом с кафе “Афина”, то есть в конце Мейн-стрит, почти напротив курортного комплекса.
Вход в общественные здания в Орфеа не охранялся, как и во всех мирных городах, и Анна с Коди просто толкнули входную дверь и оказались в театре. Миновали вестибюль, потом прошли через зрительный зал по центральному проходу, меж рядов красных бархатных кресел.
– Представь, каково здесь будет через месяц, сколько народу, – с гордостью сказал Коди. – И все благодаря волонтерам.
Он одним прыжком взлетел по лесенке, ведущей на сцену, Анна поднялась за ним. Откинув занавес, они попали за кулисы и, пройдя по лабиринту коридоров, оказались у двери, за которой гудел рой сновавших туда-сюда волонтеров: одни занимались билетами, другие решали вопросы логистики. В одной из комнат готовили афиши для расклейки и вычитывали буклеты перед отправкой в типографию. В мастерской еще одна команда сооружала деревянные каркасы декораций.
Анна успела переговорить со всеми волонтерами. Большинство из них накануне не приходили в Большой театр, потому что участвовали в операции по поиску Стефани; они окружили ее, спрашивали, как продвигается расследование.
– Не так быстро, как мне бы хотелось, – призналась она. – Но, насколько я знаю, она часто приходила в Большой театр. Сама с ней несколько раз пересекалась.
– Да, – подтвердил низенький господин, занимавшийся билетами, – она писала статьи про волонтеров. А тебя она не расспрашивала, Анна?
– Нет.
Ей самой это даже в голову не пришло.
– Меня тоже, – заметил другой мужчина, недавно поселившийся в Орфеа.
– Наверняка потому, что вы новенькие, – предположил кто-то.
– Да, верно, – подхватил еще один волонтер. – Вас же в 1994 году здесь не было.
– В 1994 году? – удивилась Анна. – Стефани говорила с вами про девяносто четвертый год?
– Ага. Ее в основном интересовал самый первый театральный фестиваль.
– И что она хотела знать?
На этот вопрос Анна получила ворох самых разных ответов, но один всплывал регулярно: Стефани почти всех расспрашивала о пожарном, находившемся в театре во время открытия фестиваля. Она собирала свидетельства волонтеров, словно пытаясь во всех подробностях восстановить программу того вечера.
В конце
– Ну что, Анна, перестала отвлекать моих волонтеров? – пошутил он.
– Коди, ты, случайно, не помнишь, кто был тот пожарный, что дежурил на открытии фестиваля 1994 года? Он еще живет в Орфеа?
Коди вытаращил глаза:
– Не помню ли я? Господи, Анна, сегодня правда какой-то день призраков. Это был Тед Тенненбаум, тот самый, что убил четырех человек в девяносто четвертом. А найти ты его не найдешь, потому что его нет в живых.
Анна Каннер
Осенью 2013 года добродушная атмосфера, царившая в полиции Орфеа в момент моего появления, продержалась от силы пару дней. Вскоре началась притирка, первые трудности. Для начала всплыла организационная деталь: встал вопрос, как быть с туалетами. В той части помещения, что была отведена полицейским, туалеты находились на каждом этаже, но все мужские, с рядами писсуаров и кабинок.
– Надо просто сделать один туалет женским, – сказал кто-то из полицейских.
– Да, но тогда придется ходить писать на другой этаж, не удобно, – возразил другой.
– Можно считать, что туалеты смешанные, – предложила я, чтобы не усугублять ситуацию. – Если, конечно, это никого не смущает.
– А мне неловко писать, когда в кабинке за спиной делает свои дела женщина, – отозвался еще один мой новый коллега, поднимая руку, как школьник.
– Заедает у тебя, что ли? – хихикнул кто-то.
Все дружно расхохотались.
Оказалось, что возле приемной, прямо рядом с окошком, есть мужской и женский туалет. Мы решили, что я буду пользоваться гостевым женским туалетом. Всякий раз, захотев в туалет, я должна была спускаться в приемную, но меня это вполне устраивало. До тех пор, пока я однажды не заметила, что полицейский в приемной, хихикая, подсчитывает мои походы.
– Что-то она больно часто писает, – шепнул он коллеге, высунувшись в окошко. – Уже третий раз сегодня.
– Может, у нее месячные, – ответил тот.
– Или пальчиком работает, мечтает о Гулливере.
Оба прыснули.
– А тебе надо, чтобы она о тебе мечтала, что ли? Она же с прибабахом, не видишь?
Другой проблемой смешанного личного состава стала раздевалка. Во всем здании была только одна большая раздевалка, с душами и шкафчиками; здесь полицейские могли переодеться перед началом и после конца смены. В результате моего появления доступ в раздевалку для всего мужского населения оказался закрыт, притом что я об этом вовсе не просила. Шеф полиции Гулливер повесил на дверях, под гравированной металлической табличкой раздевалка, бумажку с надписью “женская”. “Раздевалки для мужчин и женщин должны быть раздельные, так полагается, – объяснил Гулливер ошарашенным полицейским. – Мэр Браун требует, чтобы Анне было где переодеться. Стало быть, отныне, господа хорошие, вы будете переодеваться у себя в кабинете”. Все дружно заворчали; я сказала, что лучше сама буду переодеваться в кабинете, но Гулливер не согласился: “Того гляди, парни застанут тебя в трусах, мне только этих историй не хватало для полного счастья. – И добавил с сальным смешком: – И вообще, штаны держи застегнутыми на все пуговицы, смекаешь, что к чему?” В конце концов был найден компромисс: мы решили, что я буду переодеваться дома и приезжать на службу прямо в форме. Все остались довольны.