Исчезновение
Шрифт:
Они молча подходят к странному дому ее матери, оказываются под стеклянным навесом, где чувствуется легкий запах резины. Уэзли резко распахивает дверь, над головой раскачивается одинокая лампочка. Они входят, оставляют снаружи шум дождя и ветра. Оливия чувствует звенящую тишину.
– Как твоя нога? – спрашивает Уэзли, складывая огромный зонт и засовывая его в угол. Спицы отделяются от ткани.
Оливия потирает коленку. Больно так, что хочется плакать.
– Думаю, мне надо выпить таблетку. – Она плюхается на скамейку, и Уэзли помогает ей разуться. Оливия и сама может снять ботинки, но знает, что ему приятно чувствовать себя полезным. После аварии она была полгода в коляске, и Уэзли ее опекал: возил
Он по-прежнему делает это.
Его серьезные голубые глаза смотрят на нее, рот плотно сжат. Наклоняется, берет ее руки в свои.
– Я говорил с Ральфом, – голос у него мрачный, – и пришел тебя предупредить.
– Предупредить меня?
– Тут крутится журналистка, разнюхивает что-то… Не забудь, о чем мы договорились. Хорошо? Никаких интервью. – Поскольку она не отвечает, Уэзли повторяет более резким тоном: – Я сказал, хорошо?
Он сжимает ее руки еще крепче, и Оливия чувствует себя как животное, попавшее в ловушку.
Подавив беспокойство и сомнения, она кивает:
– Хорошо.
3
Дженна
Уже давно за полночь, а я сижу за кухонным столом, уставившись на старые фотографии и статьи. Я выпила уже не одну чашку чая и бокальчик теплого вина, привезенного из Манчестера. Гевин никогда не одобрял подобного. Он трезвенник. Смотрю на пустой бокал. Теперь все это не имеет значения. Гевина здесь нет, и я могу пить столько, сколько захочу. Однако это не радует. Вздыхаю и убираю бумаги, которые рассматривала. В глаза бросается заголовок: «ИСЧЕЗНУВШИЕ ДЕВУШКИ: ЧТО ЖЕ СЛУЧИЛОСЬ С ПРОПАВШИМИ?». Это заказуха пятилетней давности, замаскированная под отчет о расследовании. Большинство фактов выглядят вырванными из статей того времени. Сомневаюсь, что автор когда-нибудь бывал в Стаффербери.
Я поднимаю очки, в которых читаю, на лоб и тру глаза. Чуть раньше после нескольких неудачных попыток, стоивших мне обожженного пальца, я смогла разжечь огонь в камине, и его тепло помогало чувствовать себя менее одиноко. Но теперь он погас, и в комнате прохладно и тихо. Слышно только как на улице продолжается дождь. Я кутаюсь в кардиган и встаю. Думаю, что возьму чашечку чая в спальню. Гевин хотел купить кипятильник «Кукер», когда два года назад мы делали ремонт в кухне. Я отказалась – сказала, что мне нравится звук кипящей в чайнике воды. Я часто прокручиваю в голове этот разговор. Спрашиваю себя: изменило бы что-нибудь мое согласие купить этот дерьмовый «Кукер»? Если б я была помягче, меньше командовала… Если б не принимала все решения, связанные с ремонтом, самостоятельно, не убедила бы Гевина сделать шкафчики белыми, а остров угольно-серым… В глубине души я знала, что он хочет нечто более современное.
Глубоко вздыхаю и раздвигаю шторы. Домик напротив темный. Больше нет теплого света от узенького окошка, только мигает лампочка на въезде, чуть подсвечивая деревья. Человек, которого я видела несколько часов назад, все еще не вернулся. Я в полном одиночестве. По спине бежит холодок. Задергиваю шторы и отхожу от окна, держа кружку с чаем. Хочется домой, в Манчестер, на свою зеленую улицу, с цветущими вишнями в саду и старомодной кухней, которую я так люблю. Хочу вернуть свою жизнь с Гевином и Финном. Хочу свернуться калачиком у себя в кровати воскресным утром, пить кофе, и чтобы разбросанные газеты валялись перед нами, а Финн уютно устроился бы между нами и играл на своем планшете. Я так тоскую по этой жизни, прям сердце ноет. Я ведь думала, что мы счастливы, что все у нас хорошо…
Я общалась с Финном по видео, а Гевин, хотя и маячил на заднем плане, не поздоровался и никак не отреагировал на меня. Он вернулся в нашу квартиру, чтобы присматривать за сыном, пока я в отъезде. У меня стоял комок в горле, когда я видела его в доме, где ему и надо жить.
Беру свой чай и наконец делаю то, что опасалась сделать весь вечер – выключаю свет и иду в спальню. В ней чувствуется затхлость, как будто дом долго не проветривался, стоял пустой. Так и есть, видимо. Не думаю, что в ноябре много туристов. Я скидываю кардиган и ныряю в постель. Белые свежие простыни, пуховое одеяло сверху. Двуспальная кровать слишком широка для меня одной. В ее спинке есть лампочки. Я их не выключаю, но читать уже не могу, устала. В голове крутятся планы на завтра. Нужно собрать как можно больше информации для подкаста. Всего четыре дня… В эту минуту они представляются вечностью. Закрываю глаза, представляю маленького Финна рядом с собой. Я знаю, что он скучает по мне. К счастью, мама будет забирать его из школы и потом вместе с ним дожидаться Гевина с работы. В пятницу вечером мы увидимся. Эта мысль придает мне сил.
Завтра утром я встречаюсь с Брендой – детективом в отставке. Потом попробую навестить Оливию. Хочу застать ее врасплох, но, кто знает, будет ли она со мной разговаривать… После аварии Оливия провела несколько месяцев в больнице, перенесла множество операций на ноге. В итоге врачи спасли ее от ампутации, поставили какие-то металлические спицы. Она ни разу не давала интервью.
Верчусь, зарываюсь лицом в подушку. Надо заснуть. Я уже нахожусь в полудреме, когда слышу крик. Он такой громкий и пронзительный, что прорывается в мое сознание и заставляет подпрыгнуть в кровати. Сердце бешено стучит, я вся в поту.
Что, черт возьми, это значит?
Еще один леденящий душу крик – и тишина. Слышу, как пульсирует кровь в голове. Вылезаю из кровати и иду к окну, раздвигаю шторы. Кто-то стоит у моей машины. Капюшон мешает как следует рассмотреть его лицо. Думаю, это тот же человек, которого я видела с собакой. Вызвать полицию? Хватаю с тумбочки телефон, но на улице уже никого.
4
Оливия
Оливия ворочается в кровати. Вглядывается в темноту, не понимая, что ее разбудило. В комнате холодно, потому что мать редко включает отопление. Окно дребезжит на ветру. Издалека доносятся тихое ржание и топот копыт. Оливия протягивает руку, чтобы обнять Уэзли, но его половина кровати пуста. Наверное, вышел в туалет. Она ложится лицом в подушку, стараясь снова заснуть. Но знает, что не заснет до возвращения Уэзли. Время идет, а его все нет. Она должна выяснить, куда он подевался.
Оливия медленно сползает с кровати, ощущая, как боль в левой ноге бежит от щиколотки к коленке. Прихрамывая, идет к двери. Коридор темный и пустой. В детстве он всегда казался ей зловещим: темные углы, скрипящие половицы… Спальня матери в другой части дома. Между их комнатами – ванная и еще ничья комната, где сваливают всякое барахло. Дверь в ванную приоткрыта, и видно, что Уэзли там нет. Может быть, пошел вниз? Вполне вероятно, что ему не спалось, но в таком случае он не стал бы слоняться по дому один – это ведь не его дом. Уэзли к таким вещам относится уважительно. И поэтому ее мать его любит. Возможно – так иногда ей кажется – больше, чем она сама.
Оливия со страхом смотрит на ступеньки. В течение девяти месяцев после аварии она спала в гостиной. Сейчас, после многих лет операций и физиотерапии большую часть времени она может жить нормально. По крайней мере, физически. С помощью обезболивающих. Но лестница, особенно сейчас, – слишком тяжкое испытание для ее колена. Оливия приспособилась жить с постоянной болью. Были повреждены мышцы и нервы, но гораздо труднее справляться с душевной болью. Вина выжившего, сказал ей психотерапевт. Она одолела только пять сеансов, после которых так глубоко погрузилась в происшедшее, что пришлось бросить лечение.