Исчезнувшие монеты
Шрифт:
– Бр-р, – поёжилась Лёшка, – противно-то как.
– А место это историческое. Именно здесь в 1936 году их обоих посетила Анна Андреевна Ахматова, а после написала:
А в комнате опального поэтаДежурят страх и муза в свой черёд.И ночь идёт,Которая не ведает рассвета.– Это
– А где мемориальная доска? – спросила одна из женщин.
Профессорши завертели головами, брат с сестрой тоже. Когда Лёшка оглянулась, то увидела человека в клетчатой кепке, который от неё отвернулся и чересчур поспешно нырнул в подворотню. Испугался, что она увидит его? Или просто спешил?
Размышлять над этим у Лёшки времени не было, так как Марина устремилась в обратную сторону. Она свернула к горе, по которой они поднялись на проспект Революции, и подвела всех к большому неохватному дереву.
– До войны здесь рос тополь, похожий на этот. А рядом с ним, на бывшей улице 27-го Февраля – теперь она называется Пятницкой, вот здесь, – Марина указала на большое, огороженное забором здание, – стоял маленький домик театральной портнихи, до крыши которого можно было достать рукой. «И нет ко мне гонца, и дом мой без крыльца…» Это было последнее пристанище поэта. «В роскошной бедности, в могучей нищете» жили они с женой Надеждой Яковлевной у наконец-то доброжелательной хозяйки. А напротив был телеграф, правда, не тот, что сегодня, и они звонили оттуда в Москву. Недалеко отсюда и драматический театр, в котором Осип Эмильевич какое-то время служил литконсультантом, и бывший радиокомитет, где он готовил радиопередачи, и филармония, которую он любил посещать…
– Катюша, а ты обо всем этом тоже раньше знала? – шёпотом спросила Лёшка.
– Угу. Марина Владимировна рассказывала и мама тоже. И теперь, когда я бываю в этих местах, всегда думаю о том, что здесь жил или прогуливался сам Мандельштам. А на нашей улице стояла водокачка, о которой он писал в одном из своих стихотворений: «Куда мне деться в этом январе?» Вот и получается, что мы с ним соседи, пусть не во времени, но по пространству, – высокопарно сказала Катька. – Но это ещё не всё, идёмте дальше.
Следуя за Мариной, все перешли на другую сторону проспекта и дважды свернули вправо.
– Улица Фридриха Энгельса, – объявила девушка. – Этот дом под номером тринадцать сохранился с прежних времён. Здесь в тридцать девятой квартире также обитали поэт и его жена. И здесь его мемориальная доска. Вот она.
Лёшка подошла ближе и увидела на выступе доски, под барельефом поэта, несколько завядших гвоздик. Ирина Сергеевна их оттуда сняла и положила белые астры.
– Цветы здесь лежат всегда, – заметила Катька.
– А почему улица не переименована? Разве не про неё он писал: «Это какая улица? Улица Мандельштама…» – неожиданно спросил доселе молчавший Ромка. Он тоже вслед за Лёшкой успел полистать
– Рома, – удивлённо спросила Катька. – А ты откуда про это знаешь?
– А я всё знаю, – не сводя глаз с Марины, ответил ей Ромка.
Марина же улыбнулась ему с особенной нежностью. Знать бы, что так будет, он бы все стихи Мандельштама выучил наизусть.
Неподалёку от дома с мемориальной доской располагался детский парк «Орлёнок», а в нём – памятник Мандельштаму. Поэт стоял с откинутой назад головой – таким его отобразил скульптор.
– Не всем этот памятник нравится, – сказала Марина, – но хорошо уже то, что он есть.
У Ирины Сергеевны ещё оставались астры, и она добавила их к уже лежавшим цветам.
– А сейчас мы пойдём как раз на ту улицу, о которой поэт написал те стихи. Это не близко, но погода хорошая, думаю, можно немножко пройтись? – спросила Марина.
Все согласились, а Лёшка оглянулась и вдруг опять заметила парня в клетчатой кепке. И снова он заскочил за угол, словно не хотел, чтобы она его увидела. Или это не тот, а совсем другой человек? Кому нужно следить за ними?
Она нагнала остальных и пошла по осеннему городу, любуясь раскрасом опавших листьев. Сказать Ромке или нет? А он глазел по сторонам и отмечал местные достопримечательности.
– Ух ты, какая башня! Отовсюду торчит, я её сразу заметил. Что это за домина такой?
– Управление Юго-восточной железной дороги А напротив – Петровский сквер, – сказала Марина. – Видите памятник Петру Первому?
А над Петром воронежским – вороны,Да тополя, и свод светло-зелёный,Размытый, мутный, в солнечной пыли…– Так написала Ахматова. Но она видела другой памятник. Фашисты в сорок втором году его переплавили, а новый был установлен лишь в пятьдесят шестом. Однако пушки и якоря остались те же, один из них, по преданию, самим Петром выкован.
Ромка подбежал к пушке, потрогал якорь, посмотрел на часы, украшавшие железнодорожную башню, оглянулся и кинулся к сестре:
– Лёшка, кажется, за нами следят.
– Ты тоже заметил? Я тебе об этом сама хотела сказать, – прошептала сестра. – Но кто? И почему?
Ромка пожал плечами:
– В этом-то и вопрос. Будь теперь повнимательней.
– Хорошо, постараюсь.
Широкая улица, которую они пересекли по подземному переходу, спускалась к мосту, перетекающему в дамбу. Дамба соединяла правый берег города с левым. В начале спуска Ромка заметил антикварный магазин. Интересно, здесь принимают найденные клады? Нет, их ведь сдают государству. А если государству – то куда и кому? И кому всё же понадобилось за ними следить? Вроде бы только приехали, их здесь ещё не знает никто. Во дела! Или Марине угрожает опасность? Или профессоршам? Ромка скосил глаза на пожилых женщин. Это вряд ли. Что с них взять?