Исчезнувший фрегат
Шрифт:
— Так, клиент.
— Ужин будет готов с минуты на минуту, так что завершай все свои дела.
Танкер и красная труба немного сместились, и я сейчас смотрел на эту картину с обостренной восприимчивостью. Этот вид стал для меня обыденным. Но сейчас все иначе, если я на рассвете отдам свой паспорт этому парню из «Норфолк флайер», а в воскресенье отправлюсь в Лондон, на Уиндмилл-стрит, а потом в Хитроу в час дня, чтобы успеть встретиться с Уордом у регистрационной стойки. И если я с ним полечу… Этот пейзаж вдруг стал для меня очень дорог.
Почти в конце нашей улицы аккуратных особняков
Пунта-Аренас! Вот куда он предлагал мне отправиться, а я даже не посмотрел в своем школьном атласе, где это. Что толку, подумал я тогда, ведь Айрис Сандерби мертва. А теперь этот шотландец намерен самостоятельно возглавить экспедицию.
Почему?
Я прислонился лбом к холодному оконному стеклу. Ничего страшного, если я с ним встречусь, не случится. Я всегда могу отказаться лететь в последнюю минуту. Я мысленно перечислил вопросы, которые нужно будет ему задать.
— Ужин готов, сынок. Картофельное пюре с сосисками, любимая еда твоего отца. Иди, я кладу в тарелку.
— Хорошо, мам.
Я задержался еще на минуту, думая об отце. Он ни разу не был за границей. Трудно представить, но он даже никогда не бывал в Лондоне, едва ли вообще за всю жизнь выезжал за пределы Норфолка, и, когда мы переехали в Клэй, этот вид из окна его вполне удовлетворял. Но при этом, когда я сказал, что собираюсь участвовать в кругосветной регате «Уитбред», он и глазом не моргнул и не стал пытаться меня отговорить.
— Ужин на столе, сынок.
Иногда мне казалось, что остальной мир за пределами Восточной Англии для него не существует.
— Красивый закат. Твой отец больше всего любил это вечернее время, когда солнце садилось в чистом небе.
Она стояла в дверях, снимая свой передник.
— Ну, идем.
Я забрал у нее передник и бросил его на стол, где он увядшим лепестком упал на пишущую машинку. Я обнял ее за плечи.
— Я, возможно, уеду ненадолго.
— Да, когда?
Она всегда воспринимала мои решения со спокойствием. Слава богу, она привыкла к моим отъездам и приездам.
— Куда ты собрался на этот раз?
— В Пунта-Аренас, — ответил я.
— Испания?
— Да, примерно.
Этим я и ограничился. Я не стал говорить ей, сколько буду в отъезде. Да я и не знал этого, не знал даже, поеду ли вообще.
— Ты очень молчаливый, — сказала она, когда я разрезал сосиску с чудной хрустящей корочкой.
Мать всегда стремилась к совершенству, какой бы незатейливой ни была ее стряпня.
— Что у тебя на уме?
— Ты же знаешь, что у меня за ум, мам. Пустой, как перевернутый пивной бочонок.
— Я не пью пива.
Она уставилась на меня непонимающим взглядом. Коренная жительница Восточной Англии саксонско-голландских
35
Степни — рабочий район в Лондоне, в Ист-Энде.
А потом с ним случился удар. Странная вещь человеческий мозг. В нем все — личность, острый ум, чувство юмора, все. И вдруг в миг все исчезает, тромб закупоривает кровеносные сосуды, обрекая клетки мозга голодать. А клетки мозга — единственная часть человеческого организма, которая не способна к восстановлению. Он больше никогда не был таким, как прежде, исчезла вся его веселость. Боже, как же я любил того человека!
Мать я любил тоже, разумеется. Но это было другое. Было что-то такое во Фреде Кеттиле, что не поддавалось выражению словами. Благодаря чему нам было так весело. И вдруг в один миг это исчезло. Один лишь пустой взгляд. Почему? Почему с человеком в расцвете сил происходит такое? Зачем же, черт возьми, Бог это делает?
— Ты смеялась над шутками папы, — сказал я. — Почему ж над моими не смеешься?
— Ты прекрасно знаешь, что я их не понимала. Я смеялась просто потому, что он от меня этого ждал. Но не над грубыми шутками, — прибавила она лукаво. — Ты же помнишь, что многие из них были очень солеными. Но он был весельчак. Такой весельчак!
Ее глаза заблестели особым образом, так, что я испугался, как бы она не разрыдалась. Мать очень легко пускала слезу.
Полагаю, причина здесь в воображении, и я с минуту сидел и молча раздумывал о том, что же это вообще такое, воображение, пытаясь насадить на вилку еще одну румяную маленькую сосиску. Почему у одного оно есть, а у другого нет? Что происходит в наших черепных коробках, что приводит его в действие? А когда мы умираем?..
Когда я ложился, я все еще размышлял об этом и о том, во что я собирался ввязаться. А утром курьер приехал почти на десять минут раньше, парень-поляк, тощий, как щепка, на большом мотоцикле BMW с пристегнутыми сумками по обе стороны. Он взглянул на конверт, который я ему отдал, на котором было написано «Дж. Крик». Он прочел адрес вслух.
— Я знаю, где это. В Сохо.
Он всунул мой паспорт в одну из сумок, уже раздувшуюся от пакетов.
— Хороший будет денек, думаю.
Отвернув голову в шлеме, он стал глядеть на полосу гальки вдали, ярко-желтую в лучах утреннего солнца.