Исчезнувший оазис
Шрифт:
— Он уложил четверых, мать его! Такого никогда не было. Никогда! Поймать бы его да глаза вырезать, а не потолок здесь заплевывать!
Гиргис с ухмылкой вышел из-за стола и хлопнул напарника по плечу:
— Поверь, Бутрос, успеется. Вырежем все, что захочешь, — глаза, яйца и так далее. Девку тоже ослепим за компанию. Но не раньше, чем найдем оазис. Пока для нас это важнее всего. Как насчет партейки в нарды?
Салахеще поворчал, но потом тоже улыбнулся, допил коньяк, докурил сигарету.
— Прямо как в старые времена, — произнес он.
— Как в старые времена… — Гиргис сел
— Помнишь, мы пацанами играли на этой доске, — сказал Салах, помогая расставлять фишки. — Нам ее отец Фрэнсис подарил.
Гиргис улыбнулся, выкладывая фишки на игровое поле.
— Кстати, что с ним стало? — спросил он.
— Ты что, охренел, Романи? Мы же его пришили, когда он узнал про дурь и хотел нас заложить.
— Точно, точно. Вот старый балбес.
Гиргис встряхнул кости в кожаном стаканчике и выбросил две шестерки. Его ухмылка стала шире. Похоже, сегодня ему везло.
Флин и Фрея уехали от Молли в полдевятого вечера. Броди, одержимый мыслью о том, что Гиргис как-то мог их выследить, еще минут десять петлял по улицам, постоянно оглядываясь в зеркало — нет ли сзади «хвоста». Наконец они вернулись на то же шоссе, которое раньше привело их в город. Какое-то время они ехали молча, как вдруг, к ужасу Фреи, англичанин резко вывернул руль налево.
— Твою мать! — завопила Фрея, хватаясь за приборную доску: «чероки» прорвался сквозь соседний ряд и вылетел на встречную, где к нему следами трассирующих пуль слетались огни. Грянула яростная какофония из гудков; легковушки и пикапы судорожно завиляли, уходя от столкновения. Флин, стиснув зубы, лавировал в потоке встречных автомобилей, пробираясь к развязке. Там Броди пересек еще одно шоссе — последовала новая порция гудков и слепящих огней фар, — после чего, протрясясь по газону разделительной полосы, «чероки» встал в свой ряд. Не отрывая взгляда от зеркала заднего вида, Флин чуть сбросил скорость.
— Прости, — сказал он, виновато глядя на Фрею. — Хотелось наверняка убедиться.
Она не ответила — побоялась, что ее стошнит. А ведь раньше ничего, кроме трехсотметровой каменной стенки, экстримом не считала…
Они вернулись в центр Каира, проехали по мосту через Нил и свернули на широкий, запруженный машинами проспект. Наконец, преодолев бесконечные пробки и перекрестки, промчали мимо пирамид. Там городская черта заканчивалась, элитные поселки и жилые районы сменялись песком, кое-где поросшим кустарником, а уличные огни и вывески — равниной пустыни, серебрящейся в лунном свете. Все вокруг стихло и словно застыло, слышно было лишь урчание двигателя и шорох колес по асфальту. Мимо пронесся указатель «213 километров до Александрии». Флин прибавил скорость.
— Поставь музыку, если хочешь… — Он постучал по коробке с дисками под аудиосистемой. — Нам еще долго ехать.
Фрея стала просматривать содержимое коробки: странная коллекция разнообразных церковных гимнов и проповедей, среди которых попался альбом Боба Дилана «Медленный поезд». Его-то Фрея и вставила в проигрыватель. Из колонок зазвучал негромкий, размеренный ритм вступления.
— Хассан Фадави — это кто? —
— Ученый, который обнаружил папирус Имти-Хентики. — Флин включил индикатор и обогнал побитый пикап. — Величайший египетский археолог. Живая легенда.
— Вы с ним друзья?
Броди стиснул колесо руля.
— Бывшие друзья, — ответил он тихим напряженным голосом. Казалось, разговор на эту тему его угнетал. — В данный момент он желает меня убить, а перед этим — кастрировать. И, честно говоря, есть за что.
Фрея удивленно изогнула бровь, тем самым подталкивая Флина к продолжению, которого не последовало, по крайней мере сразу. Археолог снова включил индикатор поворота, обгоняя микроавтобус, битком набитый женщинами в черном. В салоне джипа по-прежнему звучал скрипуче-гнусавый голос Дилана. У дороги вспыхнули и тут же исчезли несколько огромных щитов с рекламой банка Александрии, страховой компании «Фараон», джинсов «Чертекс» и лампочек «Осрам». Наконец Флин вздохнул и выключил музыку.
— До сих пор я совершил в жизни две катастрофические ошибки, — произнес он, качая головой. — Нет, пожалуй, три, если считать секс с женой одного из моих школьных преподавателей. — Он безрадостно хмыкнул. — Так или иначе, в последний раз я просчитался, когда упек Хассана Фадави в тюрьму.
Он потянулся и слегка поморщился — не то от боли (рука еще не зажила), не то от тягостных воспоминаний. По встречной полосе промчался тяжеловоз, и джип тряхнуло воздушным вихрем.
— Мы познакомились, когда я учился в Кембридже, — продолжил Флин вполголоса, не отрывая глаз от дороги. — По иронии судьбы в это самое время самолет Гиргиса с урановой начинкой рухнул в Затерянный оазис. Хассан преподавал в Кембридже, приглашенный по программе дружественного обмена. Так мы и встретились. Он взял меня под крыло на правах наставника, обучил полевой археологии. С учетом разницы в возрасте мы никогда не общались на равных, и он порой вел себя по-сволочному, но на него нельзя было обижаться — таким блестящим умам это простительно. Я бы никогда не закончил диссертацию без его помощи. А когда моя карьера в разведке накрылась тазом, именно он устроил меня преподавать в Американском университете, а также уговорил Высший совет по древностям Египта дать мне разрешение на раскопки в районе Гильф-эль-Кебира. Фактически Фадави спас мою карьеру.
— Тогда за что ты отправил его в тюрьму?
Флин нервно покосился на Фрею.
— Разумеется, не нарочно. Вышло как бы… — Он замялся, подыскивая слова, в растерянности нажал на кнопку окна, опустил стекло. В салон ворвался ветер. — Это случилось три года назад, — продолжил Флин. — Мы вместе работали в абидосской экспедиции — он вел повторные раскопки вокруг усыпальницы Хасехемуи. В общем, не стану тратить время на бесполезные подробности, но к середине сезона Хассана попросили заняться консервацией помещений в храме Сети Первого — главном историческом памятнике Абидоса. Высшему совету понадобился отчет о состоянии внутренних святилищ. У Хассана был большой опыт в подобных Делах…