Исчезнувший поезд
Шрифт:
Я рассматривал весь этот кавардак, а сам думал: успела ли наша старшая кадровичка (бывший майор НКВД) забрать «реестр внутренних командировок», а если забрала, то вчиталась ли в графу «Цель командировки» или просто свела баланс наличия и отсутствия персонала.
– Ты прав на все сто процентов, мой друг Горацио, – послышался сзади знакомый голос, – в мире есть еще немало такого, что и не снилось нашим мудрецам.
Единственным из моих знакомых, кто стал бы цитировать Шекспира в подземном переходе в одиннадцатом часу утра, был Алексей Сирота, старший инспектор Киевского уголовного розыска, мой друг и тоже большой любитель кофе. Ситуацию он оценил профессионально:
– Была бы сегодня Тамара, разжились бы на пару чашек вне очереди. А эта даже стрихнин налево не отпустит, заставит выстоять. Ты в «Днепре» уже был?
– Повсюду был. В «Днепре» спецобслуживание, в «Кулинарии» санитарный день, в «Диете» провинция
– А говорят, что в бульонной напротив метро снова варят?
– Варят, пробовал, имеет запах и вкус мочи из соседнего общественного туалета.
– Ситуация, – согласился Алексей. – А на работе у тебя что?…
– Укрепление трудовой дисциплины. Кадровики даже в клозеты заскакивают, чтобы проверить, или мы там, или уже где-то просочились. Слушай, а у вас «Реестр внутренних командировок» есть?
– В обязательном порядке! Как только получаем информацию касательно выявления очередного неопознанного трупа мужского пола, так сразу смотрим в этот реестр – не наш ли сотрудник случайно выбрался в эти края по служебной надобности. Ладно! Считай, что ты меня уговорил. Пошли ко мне домой, выпьем по-человечески. А на работу позвони и скажи, что тебя задержали как свидетеля дорожно-транспортного происшествия. Справку я тебе дам. Пускай ее кадровики у себя на стенку повесят – под стекло.
Я умышленно пересказываю во всех деталях события того утра. Они никоим образом не связаны с последующим рассказом моего друга Сироты. Но я хочу, чтобы молодые читатели поняли, как сложно было в те далекие советские времена двум нормальным взрослым людям спокойно посидеть и посудачить часок – другой за кофе, в тепле и уюте. Возможно, именно вот такие бытовые мелочи, а не стремление к высоким идеалам, со временем накапливались, чтобы, в конце концов, пробудить в головах людей мысль, что дальше так жить нельзя.
Алексей с мамой занимали двухкомнатную квартиру в старом дореволюционном «доходном» доме, почти в центре Киева. Это сооружение пережило немало потрясений и катаклизмов. Его несколько раз перестраивали. Сначала из роскошных квартир сделали коммуналки, затем коммуналки перепланировали в отдельные квартиры со стандартным советским метражом. Поэтому Алешина обитель имела чудаковатый вид. Из маленькой прихожей три двери вели в жилые комнаты и туалет, а вот к ванной и кухне надо было еще добираться длиннейшим коридорчиком шириной с метр. Правда, кухня была неожиданно просторной и к тому же с балконом. Его пристроил кто-то из Алешиных предшественников, по слухам – большая шишка. Потому что балкон и высокая стеклянная дверь с окнами были единственными на глухой стене брандмауэра и смахивали издали на гнездо какой-то странной птицы.
На этой кухне Алексей и проводил почти все свое свободное время, а в маленькой комнатке, похожей на коробку из-под сигарет, только спал. Я сразу понял, что моего друга что-то гнетет. Он выглядел не усталым или возбужденным, а именно подавленным. Заварил крепчайший кофе, отхлебнул сразу полчашки, поморщился, допил, молча встал, вымыл чашки и джезву, запарил новую порцию и вдруг спросил:
– Ты тоже считаешь, что я свихнулся?
Я попытался перевести все в шутку, мол, если что-то и замечал у моего друга Алексея, то исключительно избыток рассудка, а не его отсутствие. Однако Сирота отмахнулся и, наконец, произнес свое знаменитое:
– Слушай!
Алексей Сирота:
Слушай и немедленно забывай. У меня ситуация, как в той детской сказке. Расскажешь, что у царя растут рога – отрубят голову. Не расскажешь – лопнешь, как мыльный пузырь. Мне не до шуток. Если кто-то посторонний узнает, что я тебе все рассказал, можно преспокойно застрелиться. Но если я промолчу – меня всего лишь комиссуют со службы. Правда, через психушку. Я это учреждение не случайно помянул, потому что именно с него все и началось.
О моем друге Борисе-психиатре я тебе рассказывал, еще когда за «оборотнем» гонялся. Так вот, звонит он мне как-то и просит заглянуть к нему домой, в Пассаж. Забегаю. Смотрю – мой флегмат Борис чем-то изрядно огорошен. Я сперва подумал, не попал ли он впросак из-за какой-то уголовщины, скажем, на почве психиатрической экспертизы. Оказалось – еще страшнее. Хотя, что может быть страшнее преступления.
Итак, есть у Бориса в дурдоме одно отделение, под милицейской охраной. Слышали о нем многие, но, слава Богу, мало кто туда попадал. Это медицинская тюрьма для людей, которые совершили тяжкие преступления в состоянии психического расстройства. В результате они все равно оказались за решеткой, но под наблюдением врачей. До полного выздоровления… В соответствии с результатами патологоанатомического вскрытия. Таких – половина тамошнего контингента. А вторая – это те, кто «косит дурку», чтобы вместо «семь-шестьдесят два» в затылок схлопотать
Естественно, что у этого спецконтингента, кроме милицейской охраны – свои спецврачи, спецмедсестры и спецсанитары. С персоналом больницы, с теми, кто нормальных психов лечит, у спецов никаких контактов. Исключительно на уровне главврача. Такая себе больница в больнице. Или маленькая «зона» посреди большого дурдома на территории еще большей психушки, которая именуется Советским Союзом.
Но в последнее время в этом спецотделении возникли свои спецпроблемы. Сначала вышло какое-то указание посылать на проверку и экспертизу не только тех, у кого было стабильное подозрение на «ку-ку», а и всех без исключения подозреваемых в совершении тяжких преступлений. Плюс всех несовершеннолетних правонарушителей, «загудевших под диез». Пациентов явственно прибавилось, стало быть, прибавилось и работы. Потому что некоторые хитрожопые начальнички очень быстро смекнули: убийство, скажем, с заранее обдуманными намерениями, – это большая клизма на ковре у начальства. А вот то же самое убийство, но совершенное, например, на почве больной психики, – это максимум повод для философских разговоров на тему, предложенную поэтом-хулиганом Барковым еще двести лет назад. То есть: «Мелки пошли в наш век людишки». Ну, убийство – это еще полбеды. А то начали пачками прибывать на психэкспертизу «цеховики», спекулянты и даже карманники. Последних оформляли клептоманами. И пошло-поехало: элитарное спецотделение превращалось в обыкновеннейший дурдом, врачи хватались за головы, зато начальнички, которые все это придумали, не скрывали восторга. Ведь у них не жизнь пошла, а малина! Это раньше тебя вызывали в партийные органы и, постукивая карандашиком по столу, изрекали приблизительно такое:
– И куда же это вы, товарищ майор, или полковник, или советник юстиции такого-то класса смотрите, если у вас живые преступники ходят по улицам и даже убивают советских людей?
И так далее, и тому подобное! Пока лужу под себя не надуешь, с коврика не отпустят. Так было… А теперь товарищ майор, или полковник, или советник юстиции без риска подмочить собственную репутацию, казенное обмундирование и компартийный коврик, только разводит руками и сокрушенно произносит:
– А что поделать, когда вышеупомянутые живые преступники на самом деле оказываются психически больными людьми? Это уже не уголовщина, а причуды природы, против которой, как известно, оказались бессильными даже Лысенко с Мичуриным. Против нее не попрешь! Если уж с кого-то спрашивать касательно профилактики, так не с правоохранительных органов, а с работников системы здравоохранения.
Возвращаясь к теме: если раньше на работу в спецотделение можно было устроиться только по большому блату, то после перебора с пациентами наши «спецы» принялись не то чтобы разбегаться, а явственно сачковать. Вот это, собственно, и было тем фундаментом, на котором построено все мое дальнейшее повествование.
От автора: Вышеупомянутые Мичурин и Лысенко изрядно въелись в печенки нашему с Сиротой поколению. Эти два «преобразователя природы» – так их официально именовали советские школьные учебники – порешили доказать на практике, что никакой наследственности у представителей то ли флоры, то ли фауны не существует. Все это выдумки реакционного монаха Менделя. А генетика – это вообще откровенно антисоветская контрреволюционная доктрина, замаскированная псевдонаучными терминами. Товарищ Сталин обоих преобразователей очень любил. Именем Мичурина еще при его жизни был назван старинный русский город Козлов, а на академика Т. Д. Лысенко нацепляли столько орденов, что его издали и при плохом освещении путали с маршалом Жуковым не только зеленые салаги, но даже боевые генералы. Со смертью «пахана» закатились звезды и обоих селекционеров. О Мичурине, правда, еще по инерции что-то там рассказывалось в школьных учебниках времен Хрущева – о том, как он, якобы, скрестил грушу с яблоней. Дети воспринимали это как анекдот. А вот взрослые… я знал одного старого придурка, персонального пенсионера местного значения, который в свое время – еще в молодые годы – соблазнился названием саженца «груша Бере зимняя Мичурина» и посадил этого мутанта в своем саду. Он плодоносил вроде бы обыкновенными грушами, но… ими можно было разве что гвозди забивать. Они оставались твердющими осенью, до морозов, во время морозов. Шли годы, молодой придурок постепенно превращался в старого придурка, затем вышел на пенсию, с мичуринского древа, как и положено, облетала листва, однако твердокаменные плоды продолжали висеть на ветках даже в лютые морозы, вызывая шок у случайных прохожих.