Исчезнувший
Шрифт:
— Ты не смотри, что тут горы трупов нет. Мы их с собой забираем, чтобы нас милиция не вычислила.
— Да и не было никаких трупов, — признался я. — Мы только сегодня решили этот культ основать. Вот тебя увидели — и решили. Ты же не против быть нашим первенцем?
— Первенец — это когда родят, — поправил Ян.
— Ну и что? А у нас обратный процесс. Короче, Леня, постанова такова: мы сейчас будем задавать тебе вопросы, а ты на них отвечать. Если ответ правильный, мы ставим зарубку на дереве. Если нет — на тебе. Я понимаю, что тебя правила игры могут не устраивать. Но твое мнение
— Ножик? — Литовец не сразу сообразил, о чем речь, но, будучи человеком неглупым, быстро догадался и кивнул с важным видом: — Конечно, приготовил. А что это за жертвоприношение без ножика?
— Тогда вопрос первый. Где Четыре Глаза?
— Какие четыре глаза? — Леню эта долгая прелюдия не только не напугала, но даже из колеи не выбила. Пупком клянусь — он продолжал мысленно мусолить грязные планы освобождения.
— Мишок, он наших кликух не знает, — сообразил Ян. — Для него четыре глаза — это Шива с циклопом водку пьют. Ты ему на пальцах объясни.
А я и без него уже понял, что аудитория нам нынче попалась не самая энциклопедически подкованная, и что ей — ну, то есть, натурально, ему — придется все разжевывать и в рот вкладывать. А потом под дых бить, чтобы проглатывалось без задержек. И еще я понял, что Лене нужно немедленно испортить настроение, а то как-то сильно он расслабился. Отпустил мысли на волю и думает о чем угодно, только не о том, чтобы честно и откровенно отвечать на вопросы. Поэтому я взял холодную мочку его уха и сдавил ее. Леня поморщился.
— Слушай на меня, ты, шлимазл. Ты, вообще, помнишь, кто я такой?
— Ну да! Я уже говорил! — взвизгнул он. Явные подвижки в нужном направлении.
— Замечательно. Теперь — очень внимательно, потому что нам нужна только правда. Очень правдивая взаправдашняя правда. Ты помнишь, что я был вчера не один?
— Да!
— Ян, ставь на дереве пару зарубок. Этот хуцпан на два вопроса правильно ответил. — Литовец пару раз чиркнул чем-то по дереву, и я продолжил. — Так вот. Гражданина, который был со мной, мы называем Четыре Глаза. Где он, падла?!
— Я не знаю! — Леня вытаращил глаза и стал похож на поросенка, переевшего забродивших отрубей.
— А если подумать?
— Я не знаю!
Ян резко взмахнул рукой, и, к моему удивлению, на щеке у пленника заалела полоса длиной сантиметров в пять. Сам пострадавший, кстати, удивился этому не меньше меня. Спорю — сейчас он почти готов был поверить в версию о злой секте правдолюбов, расчленяющей тех, кто говорит неправду. Настолько готов, что даже на визг от усердия перешел:
— Да не знаю я! Говорю же — не знаю!
Рука Литовца снова метнулась было к его рожице, но я перехватил ее.
— Ладно, Литовец. Я ему поверил. Он же всего лишь шестерка в клубе. Ему человеков похищать резону нету. Зато он может знать того, кто это сделал. Правда, Леня?
— Чего? — вздрогнул тот. Слез в его голосе еще не было, а вот сопли уже присутствовали.
— Понимаю. Головой отупел. Давай начнем сначала. Что там случилось вчера? Что за хипеш устроил наш дружбан?
Леня как-то сразу насупился, раздул щеки, мгновенно высох глазами и носом, и угрюмо проговорил:
— Да борзеть ваш очкарик начал…
Договорить я ему не дал. Вернее, даже не я, а моя рука, у которой, как оказалось, самоконтроля было даже меньше, чем у меня. Она распсиховалась и погрузилась в Лёнин живот аж по самое запястье. Тот согнулся, что-то булькнул, а я, чтобы хоть как-то оправдать невоздержанность конечности, объяснил:
— А вот так говорить не надо. Наш корешок хоть и без вести пропавший, но все еще горячо любимый нами человек. Так что называй его как мы — Четыре Глаза. А лучше вообще местоимениями обойдись.
Ян взял пленника за ворот и резко выпрямил. Тому было очень трудно стоять ровно, но он героически держался, потому что не хотел повторять в живот.
— Рассказывай, — спокойно предложил Литовец.
— Он… Он жену Ломанова кадрить начал, хозяина нашего, — в голосе Лени снова присутствовало. Если не паника или ужас, то страх — точно. — За жопу лапал, целоваться лез. Ему и объяснили, что так нельзя.
В этом был весь Четыре Глаза. После пары стопок водки его развозило, как нефтяное пятно по поверхности океана — пленкой толщиной до молекулы. Пришел в ресторан, накатил водки — и какая разница, кого кадрить? То ли приблудную шлюху у стойки, то ли законную супругу владельца заведения. Ну, приглянулась баба — чего не полапать? И не важно, что ее муж — весьма авторитетная в криминальных кругах личность, что до уровня ресторатора он поднялся только для того, чтобы братве было, где коротать долгие зимние вечера и ночи (типа, и сам не в накладе, и братва благодарна). Да и, опять же, бабки на законном основании отмыть можно.
— Подробности можно? — попросил я.
— А чего подробности? Отвели его в сторону, немного помяли. И отпустили с миром. А ты зря в разборки влез.
— С миром, говоришь, отпустили? Кабы с миром, то я и влезать не стал бы. И чтобы да — так ведь нет. Так что ты, мил человек, не говори мне, что я делаю зря, а что — не очень, — я задумчиво почесал левый сосок. Действие было не самое умное, потому что через зимнюю куртку результат почти не ощущался. Только я этого не заметил, пребывая в состоянии некоторой подвешенности — допрос пленника желаемых результатов не приносил и вообще пока не оправдывал вложенных в это предприятие усилий. Внезапно вспомнился недавний разговор в машине и реакция Лени на случайно оброненное словцо, и я решил испробовать крайние меры. И сказал: — Если ты такими претензиями в меня кидаться начнешь, то я и осерчать могу. Я человек неуравновешенный. А если осерчаю, то начну делать разные мерзкие пакости. Например, прибью чью-нибудь пипиську к дереву. Если хочешь, можешь с трех попыток отгадать, чья это будет пиписька.
Леню пробил холодный пот, но сказать он ничего не успел, потому что мое предложение внезапно очень возбудило Яна.
— Слушай, Мишок, а это идея! Только у нас молотка нет…
— У бомбилы точно есть, — отмахнулся я. — На крайняк, пассатижами приколотим. Или баллонником.
— Чего вам от меня надо?! — Лёнина психика не выдержала и попыталась впасть в истерику. Выходит, в машине я верно угадал — пиписька была дорога ему не просто как память. — Не прятал я вашего друга! Я вообще о нем больше ничего не знаю!