Ищи Колумба !
Шрифт:
Вот уж не так должен жить человек, который больше всех на свете понимает прекрасное. Но зато Ростислав Васильевич оказался точно таким, как я себе его представляла, и даже в черной бархатной куртке, обшитой шнуром.
Я вошла и сразу сказала:
– Вам привет от Даши Ростокиной. Вы помните ее?
– Даша Ростокина!
– радостно воскликнул Ростислав Васильевич.
Тут в прихожую вышла очень тоненькая, как пятиклассница, коротко остриженная женщина. Она улыбнулась, близоруко щуря продолговатые глаза, и сказала:
– Как, неужели Даша Ростокина объявилась?
–
– А я дочь Даши Ростокиной. Меня звать Тата. Неужели вы не узнали сразу?
– Боже мой! Даша Ростокина... Дочь... Сколько же вам лет? Хотя, конечно... В каком же году это было? Даша Ростокина уехала из-за этого молодого человека...
– Володя Знаменский, - подсказала Марианна Николаевна.
– Да, да. Знаменский. Способный был молодой человек и напористый. Хотя, конечно, Даша Ростокина была гораздо способнее его. Нет, не способнее. Она была талантлива. Да. Так вы ее дочка?.. Ну что же мы здесь стоим, вы проходите, проходите... Марианна, будь любезна, нам чаю...
Пили мы чай почему-то не в столовой и не на кухне, а в кабинете Ростислава Васильевича. Это была огромная комната, и все стены до самого потолка были заставлены книжными шкафами. Глубокие кресла, обтянутые темной кожей, огромный письменный стол. Мы пили чай за овальным столиком.
Уж чего-чего, а болтливостью я никогда не отличалась, а тут вдруг взяла и все выболтала. И про человечков, и про папу, и про мамины ноги. Просто я видела, что Ростислав Васильевич и Марианна Николаевна так хорошо к маме относились, ну так хорошо, что даже и не знаю.
И он не говорил, как некоторые другие, которые приезжали к нам в гости из Ленинграда, что мама зарылась в провинции и погубила себя. Ничего такого он не говорил. Он только все время теребил свои густые седые волосы и говорил:
– Даша, Даша, милая Даша Ростокина...
– И только про ноги он сказал с упреком и даже поморщился: - Ну как же так! Да неужто ничего нельзя сделать... Надо было ехать сюда, в Ленинград, или в Москву. А Володя, ну то есть ваш папа...
Марианна Николаевна, которая как раз в этот момент протягивала ему чашку чаю, так на него посмотрела, что Ростислав Васильевич замолчал и не спросил того, что хотел спросить. Но конечно же, папа помог бы, если б знал, если б мы ему написали. И мы бы ему написали, но врачи сказали, что нет никакой надежды. А если бы надежда была, врачи бы сами послали маму в Москву.
Я все рассказала Ростиславу Васильевичу про человечков. Начало он знал - ведь здесь, в Ленинграде, Калабушкин отдал их маме - и даже видел их. Я ему сказала, что каждому дала имя. Рассказала, сколько мы с мамой выдержали всяких насмешек из-за них, после того как в газете сначала написали, что они пришельцы из космоса, а потом наоборот, что это все подделка.
Тут Ростислав Васильевич здорово дернул себя за волосы.
– Ну это-то мне знакомо, еще как знакомо!
И потом я еще сказала, что мы с мамой верим, что карта настоящая и что этот город есть, вот и Калабушкин тоже верит. Но мы не смогли зажечь других своей уверенностью. Поэтому музей не стал просить об экспедиции, а у самого музея нет средств, да и потом...
– Не стал, еще бы!
– И Ростислав Васильевич громко захохотал. Марианна, представь себе, я прихожу к нашему заму - Петру Ивановичу и сую ему под нос эту карту. Ха-ха! Нет, ты представь, Марианна, - и Ростислав Васильевич даже поперхнулся чаем, - ты представь себе физиономию Петра Ивановича, когда я сую ему под нос эту карту и прошу этак тысяч десять на экспедицию. Ха-ха-ха!
И тут я, сама не знаю как, вдруг закричала:
– Ну что вы смеетесь? Вы тоже не верите?
Ростислав Васильевич сразу стих и поверх очков посмотрел на меня.
– Что вы, Тата! Я совсем не над этим смеюсь, совсем не над этим! Я, знаете, вошел в положение Петра Ивановича. Вот представьте сами. Денег отпускают скудно, проблема даже окантовать гравюры, а тут приходит некий сумасшедший старик, сует под нос какую-то нелепую карту. Да понимаете ли, для начальства это то же, что прийти просить деньги на экспедицию на Таинственный Остров! Клянусь вам, одно и то же. Тридцать рублей окантовать Дюрера не дают! Нет - весь сказ.
И тут вдруг я ни с того ни с сего выпалила:
– Ростислав Васильевич, а как вам кажется, ну вот то, что на карте написано, это безвкусица декаданса начала века?
Ростислав Васильевич сначала посмотрел на меня поверх очков, потом снял очки, потом подергал свои волосы и только тогда ответил:
– Видите ли, милая Тата, мое свидетельство не авторитетно. Начало века для меня не история, а как раз то время, когда формировались мои взгляды и вкусы, так что я буду не беспристрастный свидетель. И потом, я чувствую, что это мнение о безвкусице декаданса высказано очень авторитетным для вас товарищем, но все же я позволяю себе... Видите ли, милая Тата, у каждого времени есть свои болячки, но есть и свои герои. И потом, все большое, сильное, настоящее, как бы его ни засовывали в рамки всяких направлений и терминов, все равно останется тем, что есть... Ну это так, общие разговоры, а что касается карты, то там ведь дело не в литературном вкусе, а в верности глаза. При составлении карты важно чутье исследователя природы. Иной раз талантливый исследователь так определит какое-нибудь явление или место, что будто это название приклеилось к нему, другого и быть не может.
– Точно!
– закричала я и чуть не перевернула чашку.
– Да, да, вот в том-то и дело. Другого быть не может! Как я сразу не поняла. Это же точно то место, я его видела.
– Что вы видели, Тата?
– Я видела гору Мефистофеля!
– Я вас что-то не понимаю. Вы видели, а спрашиваете, верю ли я в эту карту. Что вы там видели?
– Я видела гору Мефистофеля и сразу узнала, что это именно Мефистофель, и вот даже со мной был один человек, ну такой человек, который очень хорошо во всем разбирается, и он тоже сразу сказал, что это гора - Мефистофель.