Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943
Шрифт:
5 сентября
Опять с утра резали с Симой мак. Как ни растягивали работу – все равно закончили до 11 часов. Решили не показываться во двор, а в оставшееся до обеда время просто отдохнуть (Шмидт спозаранок укатил в город, и можно было не опасаться, что нагрянет). Я уже собралась было подремать в тени, как близорукая Сима вдруг забормотала: «Ой-ой, кто-то идет сюда! Никак Шмидт вернулся? Смотри скорее – кто это?»
Но разглядывать было некогда. Схватили корзины и, нагнувшись, помчались вдоль поля. Только среди мака подняли головы и увидели ухмыляющуюся, довольную тем, что напугал, физиономию Мишки. Сели уже все трое и в оставшееся до обеда
А после обеда опять досталось: возили с поля остатки снопов. Мы с Симой сидели на возу и складывали их. Так как все предыдущие возки я парилась на укладке снопов под крышей сарая, то, конечно, складывала здесь снопы плохо – просто не умела, и мне пришлось выслушать немало нелестных по моему адресу эпитетов, которыми щедро награждал меня каждый раз Леонид, после того как снопы плюхались ему на голову обратно с воза. Но все-таки, в конце концов, дело наладилось, и Лешка перестал ругаться.
А зато на обратном пути мы с Симой блаженствовали. Мы лежали с нею высоко на снопах под палящими лучами чужого, чудаковатого солнца, которое перепутало июль с сентябрем, лежали с закрытыми глазами и, слыша, как звенит воздух от жары, мечтали. О чем? Ну, конечно же, все о том, что хорошо бы вот так ехать, ехать и добраться, в конце концов, до России.
Ах, Россия, Россия, как ты там и что с тобою происходит? Хотя бы одно слово правды, хотя бы одно слово привета от тебя, и тогда снова можно бы жить и снова можно бы ждать. Но нет от тебя привета, и не доходит в этот, проклятый и Богом, и нами, «остарбайтерами», уголок ни единого слова правды, и жить становится все труднее и труднее.
Вот уже несколько дней не были у Гельба. Как-то он встретил меня на улице и виноватым голосом сказал: «Вы теперь не ходите пока к нам слушать радио. Приехал в отпуск брат жены, а это – такой еклиг – мерзавец!» Он сплюнул в сторону и по-русски добавил: «Чволочь!»
Позднее я видела этого «брата». У него ядовито-желтая форма гестаповца и добродушное, похожее на Гельбиху, пухлое лицо. Впечатление доброго дяди, но Гельб сказал «сволочь», и я уже мысленно вижу, как эти пухлые, короткие, в рыжих волосах пальцы, не дрогнув, расстреливают и вешают наших партизан, хладнокровно бросают под гусеницы танков наших детей, крадучись в ночи, как тати, жгут и рушат наши дома. И сразу же меняется мое мнение о Гельбихе. До сих пор я ее принимала за доброту и искренность, ну и как жену Гельба, а теперь выходит, что она еще и родная сестра гестаповца. Как же разобраться? С кем у нее общий язык? Ну, поживем – увидим…
А совсем поздно вечером мы сидим на крылечке трое: я, Миша и Сима. Вечер удивительно теплый и тихий. В хозяйском саду пиликает на губной гармошке Клара. Из-за угла забора Эрны неторопливо выходит изящная, тигровой окраски кошка по кличке Китце, усевшись на дорожке невдалеке от нас, принимается, грациозно изгибаясь, вылизывать полосатую шерстку. В доме Гельба забыли опустить маскировочную штору, окна комнаты освещены непривычно ярко. В них мелькают изредка чьи-то тени, слышны приглушенные голоса. И все это – и тягучая чужая мелодия, и чужеземная кошка, и тени в окне немецкого дома, – все это – такое немилое и такое опостылевшее!..
Мы сидим молча, и невеселые думы бродят в наших головах. И вот, как это часто теперь бывает, я начинаю:
…В минуты унынья, о, Родина-Мать,Я мыслью вперед улетаю…Миша тут же подхватывает:
Тебе суждено еще много страдать,Но ты не погибнешь, я знаю!..Последние слова мы произносим несколько раз, и, честное слово, нам становится легче. Будь благословенна память о тебе, Некрасов, за твои чудесные, полные светлой веры слова. Конечно же, ты не погибнешь, моя Родина, ты не должна, ты просто не можешь погибнуть, потому что тогда, вместе с тобой погибнет и все светлое, все человечное, все доброе, что только есть на земле. А ведь это просто невозможно.
6 сентября
Воскресенье
Сегодня ночью такие страшные сны снились! Как будто Бангер допрашивал меня, пытался узнать, где наши ребята-беглецы, при этом кричал, грозился немедленно отправить меня и маму в концлагерь. Мне было страшно (проснулась вся в холодном поту), но я не говорила, сжав зубы, молчала. Но тут будто бы невесть откуда появилась Маргарита и все рассказала. Потом снились еще какая-то рыба и грибы, а это, как утверждает Сима, нехорошо – к печали.
Ах, вот она и печаль на пороге! Только сейчас заявился Лешка Бовкун и громко, радостно сообщил, что наших беглецов поймали. Откуда это известно? Сам швайцер Шульц читал о поимке группы «остарбайтеров» в газете и рассказал ему, Бовкуну. А почему он думает, что поймали именно наших ребят, а не каких-то других? Да там ясно сказано – четверо русских мужчин и одна женщина. Их, всех пятерых, посчитали за диверсантов, и уж теперь-то им, безусловно, будет «капут».
Я не хочу верить Болтуну, но тем не менее так стало тревожно от его слов! Неужели это правда?.. Странно, почему же тогда о поимке беглецов ничего не говорит Шмидт? Уж он-то, наверное, не упустил бы случая позлорадствовать.
8 сентября
Вторник
Ты можешь поздравить меня, моя тетрадь, с днем рождения. Сегодня мне исполнилось ровно 18 лет. 18 лет! Как я провела бы этот день там, дома, в кругу своих друзей!
А здесь… Стоя на грохочущей молотилке и отправляя один за другим снопы в ее разверстую, прожорливую пасть, я давлюсь непрошеными слезами, снова и снова вспоминая те далекие светлые дни, когда все было совсем, совсем иначе.
Пыль, поднимаемая со снопов, густым слоем покрывает лицо, волосы и платье, удушливо лезет в нос и в рот. Миша, не замечая того, что у самого все лицо от пота и пыли превратилось в какую-то узорную маску, на которой белеют только зубы да белки глаз, строит мне снизу уморительные гримасы и, хохоча, стараясь перекричать гул машины, кричит, что я похожа на зебру. Интересно, на какого же зверя похож тогда он?
А вечером дома – приятная неожиданность. После обычного скудного ужина мама, хитро переглядываясь с Симой и ребятами, ставит на стол пирог. Да, да, настоящий пирог-рулет с маком и с вкусной поджаренной золотистой корочкой. Видя мое удивление, Мишка, Леонид и Сима хохочут, а я спрашиваю: «Черти, откуда вы взяли? Ну, мак – это еще понятно, а – мука? Неужели вы ее тоже украли?»
Мишка наставительно говорит: «Зачем, май-то, такие неприятные слова? Ведь тебе же должно быть известно, что еще незабвенный Алексей Максимович Горький устами своего юного героя Пепо сказал, что „…если от многого берут немножко, – это не кража, а дележка“. Просто мы реализовали пару килограммчиков из панского амбара». После такого объяснения мы пьем чай с настоящим пирогом и, к стыду нашему, увы, не чувствуем никаких угрызений совести.
Приходит Бовкун. Хотя он на меня по-прежнему сердит и даже старается не глядеть в мою сторону, все же кусок пирога, который испечен в честь дня моего рождения, съедает без остатка.