Ищите и найдете
Шрифт:
— Эх, брат, паря! — послышалось замечание. — И есть в тебе нечего! Кожа да кости! Ты бы его, красная рубаха, подкормил, что ли!
Раздался взрыв смеха.
— Неужели он в самом деле его съест? — с некоторым ужасом спросил у Варгина Силин.
— А вот посмотрим! — ответил тот, следя не без любопытства за происходившей сценой.
Детина в красной рубахе как будто не ожидал появления перед собой человека, который желал быть съеденным. Он, видимо, замялся и не знал, что ему делать. Замешательство его сейчас же почувствовалось публикой, и она заревела:
— Что ж ты? Ешь, коли взялся! Надувать себя не позволим!.. Ешь… а не то деньги заплаченные назад подавай!
На лице Голиафа выразилось смятение, и он оглянулся в сторону, как бы ища там поддержки, потом вдруг осклабился и решительно проговорил:
— Ну, заворачивай рукав! С руки начну!
Мастеровой оробел, но рукав завернул.
Голиаф схватил его за руку, разинул рот и зычно произнес:
— Смотри! Есть, что ли?
Публика замерла.
— Ешь! — слабым голосом произнес мастеровой.
Силин хотел крикнуть, что не надо, но в это время Голиаф поднес руку мастерового и стиснул ее зубами.
Мастеровой, разумеется, завопил и заорал, что уже раздумал, чтобы его ели, и что уж больше ему этого не хочется.
Голиаф с радостью отпустил мастерового на волю.
Тем представление и кончилось.
Большинство осталось недовольным; говорили, что мастеровой вовсе не мастеровой, а певчий, выгнанный из хора за то, что спился и потерял голос, и что он вовсе не из публики, а нарочно нанят, чтобы выходить и надувать публику.
Особенно ретивые хотели даже бить, причем не ражего детину в красной рубахе, а именно певчего, но тот вовремя успел ускользнуть и исчезнуть.
У выхода балагана, на площади, ждала толпа народа, желавшего, прежде чем идти в балаган, навести справки о том, что там показывали, у лиц, побывавших уже там.
— Ну, что? Занятно? Стоит идти? — спрашивали ожидавшие у выходивших.
А выходившие, попавшиеся уже на удочку и раздосадованные, что были одурачены, в свою очередь, хотели одурачить других и потому отвечали:
— Еще бы не занятно! Живого человека ест!
— Да неужели так-таки и ест!
— Ест! Пойди посмотри!
И новая публика валила в балаган.
Добродушный Силин возмущался и говорил, что это — надувательство и что Петербург — прескверный город.
В этом Варгин соглашался с ним, но добавлял лишь, что все-таки в этом скверном городе живется довольно весело.
— Да какое же тут веселье? — начал было возражать Силин, но вдруг остановился, толкнул под руку Варгина и кивком показал ему вперед.
— Посмотрите! Вы видите?
— Где? Что? — начал спрашивать Варгин.
Но Силин схватил его за руку и тащил вперед, расталкивая перед собой толпу с такой силой, что, казалось, мог бы померяться ею с Голиафом, которого они только что видели.
Силин показывал Варгину на санки, ехавшие шагом в веренице других экипажей, гуськом вертевшихся вокруг колыхавшейся у балагана толпы.
Эти санки были старинные, по крайней мере времен Елизаветы Петровны, если не Петра Великого, голландские, на очень высоких полозьях, с подножкой, кузовом в виде лебединого тела, с поднятым распущенным хвостом, служившим спинкой, без козел, с высокой лебединой шеей спереди, заканчивавшейся резною головою птицы.
Санки были запряжены двумя белыми лошадьми, парой, и на одной из них сидел верхом кучер.
Но не занятные санки привлекли внимание Силина, а те или, вернее, та, которая была в них.
— Ведь это она! Она! — повторял он, таща Варгина и протискиваясь вперед.
Варгин и сам узнал девушку, сидевшую в санках.
Это была та самая девушка, которая освободила Силина из его заключения и которую Варгин видел в припадке у Августы Карловны.
— Да не может быть! — проговорил художник. — Ведь это же дочь Авакумова!
— Ну, так что же? — вне себя почти вопил Силин. — Чья бы она ни была дочь, но это она.
У Варгина, как у художника, был слишком хорошо наметанный глаз, чтобы он мог ошибиться и не узнать сразу красивое лицо, виденное им сравнительно недавно. Он должен был согласиться с Силиным, что это была действительно она.
Девушка сидела в санках в красной бархатной шубке и из красного же шелкового капора выглядывало ее красивое, бледное личико.
XXXV
Варгин узнал и сидевшего рядом с девушкой Степана Гавриловича Трофимова.
Чистенький, истовый, очень почтенный на вид, он был с нею и добродушно, весело оглядывался по сторонам, совсем по-хорошему, как будто был вполне безупречный, достойный полного уважения человек.
— Да и Трофимов с нею! — проговорил Варгин.
— Кто с нею? Кто? — спрашивал Силин.
Хотя санки двигались медленно, но все-таки быстрее их, потому что толпа несколько раз отбрасывала их в сторону. К тому же им приходилось огибать балаганы, чтобы не терять санок из виду.
Благодаря этому расстояние между ними и санками не сокращалось, а увеличивалось, хотя они употребляли все усилия к тому, чтобы сократить его.
Наконец, санки завернули по линии движения экипажей за большую и нелепую постройку ледяных гор и скрылись за нею.
— Не сюда, не сюда! — остановил Силина Варгин. — Надо обогнуть горы с другого конца, тогда мы попадем навстречу!
Силин, не протестуя, сейчас же повернул в другую сторону, и они, попав по течению толпы, против которого безуспешно пытались до сих пор идти, скоро и благополучно обогнули горы, подошли к самой линии экипажей, но уже не нашли среди них привлекавших их внимание санок.