Ищите и найдете
Шрифт:
— И больше ничего?
— Больше ничего. Что же вам еще нужно? Относительно платы…
— Я о плате не говорю! — поспешил перебить Герье. — Я согласен заранее на все материальные условия; но дело в том, что ведь я совсем неизвестен и могу ли я рассчитывать, что буду пользоваться доверием?
— Будете! Вполне!
— Но ведь вы меня совсем не знаете?
— О вас даны отличные рекомендации и представлено полное ручательство.
— Кем?
— Степаном Гавриловичем Трофимовым.
Герье при этом имени слегка передернуло, и он хотел было заявить, что совсем не знает Трофимова,
Но он вовремя одумался и решил, что говорить это не нужно, а лучше действовать безупречно и тем доказать свою порядочность и убедить, что он, Герье, ничего общего не имеет с Трофимовым, которого уже за его близость к Авакумову не считал человеком порядочным.
Поэтому Герье не отнекивался и согласился на все предложенные ему условия.
Когда все было договорено и Крохин ушел, сказав, что в шесть часов будет ждать Герье на почтовой станции, Варгин, присутствовавший при разговоре и все время сидевший молча, в сторонке, обернулся к доктору и сказал:
— А знаете ли что?
— Что? — переспросил Герье.
— А вдруг как это опять какая-нибудь ловушка со стороны Авакумова?
Герье сначала задумался, но потом решительно проговорил:
— Что бы ни было, я все-таки поеду в Митаву!
XXXII
Иван Иванович Силин немедленно после загадочного происшествия с его сыном собрался уезжать из Петербурга, так как он увидел в этом происшествии только одно, что Петербург — опасный для провинциалов город и что нужно убираться отсюда подобру-поздорову как можно скорее.
Вообще и раньше столица не очень-то нравилась Силину своею дороговизною, многолюдством, суетою и главным образом тем, что он, привыкший быть в своей деревне первым лицом, перед которым все ломали там шапки и гнули спины, был здесь совсем затерян, должен был конфузиться и все время следить за собою, так ли он держит себя и не смешон ли он.
И вдруг при всем этом его единственного сына, его Александра, хватают тут, словно разночинца, сажают в погреб, и он ничего не может сделать, и сын его освобождается лишь благодаря помощи какой-то девицы, то есть совершенно случайно.
Это Силин уже не мог снести и решил немедленно покинуть Петербург.
Дальнейшее его не интересовало. Он возненавидел Авакумова, когда при помощи Варгина выяснилось, что это в его доме заперли Александра, клял его, но о возмездии этому человеку не помышлял, потому что был уверен, что ничего нельзя будет сделать, как нельзя было ничем помочь, когда пропал сын.
Силин бранил только на чем свет стоит столичную жизнь и желал "вырвать сына из этого омута", как говорил он.
В те времена, однако, такому тамбовскому помещику, каким был Силин, нелегко было собраться в дорогу. Явился он в Петербург целым домом, с запасами провизии, соленьями, вареньями и наливками, с дворовою челядью, и, чтобы уехать, требовалось поднять весь дом. Поступить так, как поступил одинокий доктор Герье, то есть уложить вещи в дорожный «вализ», сесть на перекладных и ускакать, Силин не имел никакой возможности.
Приказ был дан самый строгий, чтоб приготовления начались немедленно. Прислуга засуетилась, заохала и заахала и первые два дня ничего не делала, проводя время в бестолковой суете и ненужных разговорах.
Дело в том, что старик Силин не встретил среди домашних никакого сочувствия к своему намерению уехать из Петербурга.
Даже сын его не выказал никакой особенной радости, когда узнал, что они покидают столицу.
Александр, правда, послушно согласился с отцом, сказав: "Как вам, батюшка, будет угодно!", но вместе с тем нашел какие-то доводы и резоны, в силу которых никак нельзя было собраться так скоро, как хотел этого старик Силин.
Челядь вдруг как-то поглупела, сделалась бестолковой, ничего не понимала и за всяким пустяком приходила к барину, с утра до ночи изводя его вопросами.
Силин сердился, горячился, отдавал приказания, но сборы подвигались все-таки медленно; в доме стоял беспорядок, вещи сваливались без разбора и переносились из комнаты в комнату, а настоящая укладка и не начиналась.
К тому же подошла масленая, и все как-то решили, что до масленой не уехать, на масленой же двинуться невозможно, а уж ехать после нее.
Никакие крики и угрозы Силина не действовали.
— Да как же, барин, на масленой ехать, — убежденно и успокоительно возражали ему, словно он с ума сошел или впал в детство, — не такие дни, чтобы ехать. Лошади не повезут… да и не поспеть… Вот пройдет масленая, тогда и двинемся…
Говорилось с таким твердым сознанием, что иначе поступить нельзя, что Силин ничего не мог поделать.
Не было ничего необыкновенного, что челядь, которой пришлась по вкусу столичная жизнь, более свободная и разнообразная, чем в деревне, не желала скоро расстаться с этой жизнью.
Но поведение Александра было несколько странно и непонятно. Ему так же, как и отцу, Петербург сам по себе не особенно нравился, между тем он, видимо, не желал уехать из него и ничего не хотел делать, чтоб помочь отцу в его хлопотах о скорейшем отъезде.
Если б старик Силин был немножко проницательнее или если б он мог узнать тайные думы сына, он понял бы, в чем дело…
Александр ходил задумчивый, сосредоточенный и угрюмый, часто останавливался у окна своей комнаты и подолгу смотрел на улицу упорным, мечтательным взглядом. По ночам он спал очень плохо, есть стал меньше, стал рассеянным, отвечал невпопад…
Отец в хлопотах не обращал на него особенного внимания, разве изредка на ходу спрашивал, что с ним.
Александр отвечал: "Ничего!" — но продолжал вести себя по-прежнему.
На самом деле с ним случилось то, что случается обыкновенно с молодыми людьми его лет, когда они увидят, да еще при таких романтических, исключительных обстоятельствах, как это было с Александром, хорошенькое личико молодой девушки. Это личико стояло теперь неотступно перед глазами Александра, и он мучился вопросами: кто она? почему именно она спасла его?