Исход. Том 1

Кинг Стивен

Он перетянул руку повыше локтя и сделал себе укол. Состав был 96-процентный. Он сразу же попал в кровь, и Ричи свалился на мешочки с героином, пачкая сорочку порошком. Спустя шесть минут он был мертв. Невелика потеря.

Глава 39

Ллойд Хенрейд стоял на коленях. Бессмысленно улыбаясь, он напевал какую-то мелодию. То и дело он забывал, что именно напевает, тогда улыбка сходила с его лица, он начинал всхлипывать, затем забывал, что плачет, и снова принимался напевать. Песня, которую он мурлыкал, называлась «Скачки в Кейптауне». То и дело вместо мелодии или всхлипываний он произносил: «Ду-у-да, ду-у-да». В блоке усиленного режима было очень тихо, если не считать всхлипываний, мурлыканья,

случайных «ду-у-да» да тихого царапанья ножки от кровати по полу. Ллойд пытался подвинуть к себе тело Траска, чтобы дотянуться до его ноги. Пожалуйста, официант, принесите мне еще салат из шинкованной капусты и вторую ногу.

Ллойд походил на человека, севшего на строжайшую диету. Тюремная одежда болталась на нем, как спущенные паруса. Последней едой, которую приносили ему в камеру, был завтрак восемь дней назад. Кожа на лице Ллойда истончилась, обтягивая каждый выступ черепа. Ввалившиеся глаза сияли нездоровым блеском. Губы обнажали оскал зубов. На голове были видны плешины — у Ллойда начали выпадать волосы. Он был похож на сумасшедшего.

— Ду-у-да, ду-у-да, — шептал Ллойд, орудуя кроватной ножкой. Когда-то он не знал, зачем калечит себе пальцы, откручивая эту чертову штуку. Когда-то он считал, что знает, что такое настоящий голод. Тот голод был просто разгулявшимся аппетитом по сравнению с тем, что он испытывал теперь.

— Скачи всю ночь… скачи весь день… ду-у-да…

Ножка зацепилась за штанину Траска, но улов сорвался. Ллойд, опустив голову, разрыдался как ребенок. Позади него, безразлично брошенный в угол, валялся скелетик крысы, которую он убил в камере Траска 29 июня, пять дней назад. Розовый хвост крысы все так же свисал с обглоданного позвоночника. Несколько раз Ллойд пытался съесть и хвост, но тот оказался слишком жестким. В туалетном бачке, несмотря на все попытки Ллойда сохранить запас воды, почти ничего не осталось. В камере воняло мочой, Ллойд мочился в коридор, чтобы не загрязнять свой запас воды. Он не мог — и это было вполне понятно, учитывая радикально сократившееся количество еды, — опорожнять кишечник.

Припасенную еду Ллойд съел слишком быстро. Теперь он это понимал. Тогда он считал, что должен же кто-нибудь прийти. Он не мог поверить…

Он не хотел есть Траска. Мысль о том, что можно съесть Траска, была просто ужасна. Прошлой ночью он прихлопнул тапком таракана и живьем съел его, чувствуя, как тот шевелится у него во рту, пока он не перекусил таракана зубами. Правда, оказалось не так уж и плохо, намного вкуснее, чем крыса. Нет, он не хотел есть Траска. Он не хотел становиться каннибалом. Это было все равно что опуститься до уровня крысы. Он просто подтянет Траска поближе и… но только в крайнем случае. В самом крайнем. Ллойд слышал, что человек может очень долго прожить без еды, пока у него есть вода.

(Воды осталось не так уж много, но я не буду пока думать об этом сейчас, не теперь, не теперь.)

Он не хотел умирать. Он не хотел умереть от голода. Он был переполнен ненавистью. Ненависть ленивыми, медленными шажками наполняла его в течение последних трех дней, разрастаясь вместе с голодом. Ллойд предположил, что если бы его давно сдохший любимый кролик умел думать, он точно так же возненавидел бы Ллойда (теперь он очень много спал, и ему постоянно снился этот кролик, его вздутое туловище, клочьями висящий мех, черви, копошащиеся в его глазницах и, что было хуже всего, окровавленные лапки: когда Ллойд просыпался, то с мрачным удивлением оглядывал свои собственные руки). Ненависть Ллойда объединилась в простое осязаемое понятие, и понятие это было: ключ.

Он был заперт. Когда-то казалось вполне правильным и закономерным, что это так. Он был одним из испорченных парней. Не такой уж плохой; Лентяй, вот кто был действительно испорченным. Маленькие пакости — вот единственное, на что был способен Ллойд без Лентяя. И все-таки он разделял с Лентяем определенную часть вины. Был же Задавака

Джордж в Лас-Вегасе и трое жертв из белого «континенталя». Он участвовал во всем этом и считал, что должен понести наказание. Он считал, что должен отсидеть какое-то время, небольшой срок. Конечно, никто добровольно не согласится на подобное, но если уж тебя застукали на горячем, приходится расхлебывать все до конца. Как он и сказал своему адвокату, он действительно считал, что заслужил лет двадцать за свое участие в «убийстве в трех штатах». Но только не электрический стул, упаси Боже. Мысль о Ллойде Хенрейде, пронзенном молнией, была просто… она была просто безумием. Но у них имелся ключ, и в этом было все дело. Они могли держать его взаперти и поступать с ним по собственному усмотрению.

В последние три дня Ллойд начал смутно понимать символическую, талисманную сущность и силу ключа. Ключ был наградой за игру по правилам. При нарушении правил тебя могли закрыть на замок. К тому же с ключом приходят определенные прерогативы. Так, можно забрать у человека десять, двадцать или даже сорок лет жизни. А можно нанять и такого типа, как, например, Громила, чтобы избить до полусмерти. Можно даже отнять жизнь на электрическом стуле.

Но обладание ключом не дает им права уйти и оставить человека запертым, умирающим от голода. Это не дает им права заставлять его питаться дохлыми крысами и пытаться грызть сухую солому из матраца. Это не дает им права оставлять человека в конуре, где он будет вынужден съесть заключенного из соседней камеры, чтобы остаться в живых (если, конечно, можно будет дотянуться до него, вот так — ду-у-да, ду-у-да).

Есть определенные вещи, которые нельзя делать с людьми. Обладание ключом дает многое, но не больше. Его бросили умирать здесь ужасной смертью, хотя ведь могли и выпустить на волю. Он не был убийцей-маньяком, пускающим в расход первого встречного, что бы там ни писали о нем в газетах. Маленькие пакости — единственное, на что был способен Ллойд до встречи с Лентяем.

Поэтому он ненавидел, и ненависть требовала от него выжить… или хотя бы попытаться сделать это. Поначалу ему казалось, что ненависть и страстное желание выжить были бесполезными вещами, потому что все те, у кого был ключ, умерли от гриппа. Все они находились вне досягаемости его мести. Но по мере усиления голода Ллойд понял, что грипп не убил их. Он мог убить потерпевших, таких как он, он мог убить всяких там Громил, но не дерьмовых охранников, потому что у этого дерьма был ключ. Грипп не должен был убить начальника или всю охрану — надзиратель, сказавший, что все служащие больны, должно быть, был отъявленным лжецом. Не должны были умереть и офицеры, окружные шерифы или агенты ФБР. Грипп не затронул тех, кто обладал ключом. Он не посмел. Но Ллойд доберется до них. Если он проживет достаточно долго, чтобы выбраться отсюда, он обязательно достанет их.

Ножка снова зацепилась за штанину Траска.

— Давай, — прошептал Ллойд. — Давай, двигайся сюда… девушки поют веселые песни… весь ду-у-да-день.

Тело Траска медленно скользило по полу его камеры. Ни один рыбак не подсекал рыбу осторожнее, чем Ллойд подсекал Траска. Один раз штанина Траска разорвалась, и Ллойду пришлось зацепиться за другое место. Но, конечно, нога Траска оказалась достаточно близко, чтобы Ллойд мог протянуть руку сквозь решетку и подтянуть тело ближе к себе… если бы он захотел.

— Никаких претензий, — прошептал он Траску, прикоснулся к его ноге и погладил ее, — Никаких личных претензий, я не собираюсь есть тебя, приятель. Пока обстоятельства не вынудят меня сделать это.

Он даже не осознавал, что у него потекла слюна.

И вдруг в пыльном пепельно-сером сумраке Ллойд услышал нечто: поначалу звук был настолько далеким и таким странным — скрежетание железа по железу, — что ему показалось, будто это только сон. Сон и бодрствование стали для него теперь очень похожими: он почти бессознательно пересекал границу этих состояний.