Исход. Том 2
Шрифт:
— И девятнадцать там за воротами вероятно, волнение их возрастает с каждой минутой, пока мы здесь чешем языками. Пойди приведи их.
— Иду. — Ральф собрался уходить.
— Послушай, Ральф!
Он обернулся.
— Напечатай тысячу, — сказала она.
Они проходили в ворота гуськом, и матушка Абигайль почувствовала, что грешна тем грехом который она считала матерью всех грехов; все Десять Заповедей сплавлялись в одну: «Не укради». Убийство — это кража жизни, адюльтер — кража жены, алчность — тайная, незаметная кража, гнездящаяся в глубине сердца. Богохульство — кража Божьего имени,
Матерью грехов была гордыня.
Гордыня была женской стороной Сатаны у рода человеческого, тихое яйцо греха, всегда плодородное. Гордыня удержала Моисея и он не зашел в Ханаан, где виноград был такой крупный, что его приходилось переносить на веревках. «Кто добыл воду из скалы, когда мы хотели пить?» — спросили сыны Израилевы, и Моисей ответил: «Это сделал я».
Абигайль Фриментл всегда была гордой женщиной. Она гордилась чистыми полами, которые мыла, ползая на четвереньках (но кто сотворил руки, нога и саму воду, которой она мыла?), гордилась тем, что все ее дети стали достойными людьми: никто ни разу не попал в тюрьму, не был пойман в плен ни бутылкой, ни наркотиками, не беспутничал, но ведь матери детей — это дочери Господни. Она гордилась своей жизнью, но не она сделала свою жизнь. Гордыня — это проклятие воли, и, подобно женщине, гордыня коварна. Даже в своем преклонном возрасте Абигайль Фриментл еще не постигла всех ее иллюзий и не справилась с ее блеском.
И когда они гуськом проходили через ворота, она подумала: «Они пришли именно ко мне». И следом за этим грехом мысли целый сонм богохульных метафор без всякого запрета поднялся в ее сознании: как они шли один за другим, словно к причастию, — их молодой предводитель с опущенными долу глазами, рядом с ним светловолосая женщина, позади него мальчик с темноглазой женщиной, в черных волосах которой отливали белизной седые нити. Остальные шли за ними.
Молодой человек взошел на крыльцо, но женщина, бывшая с ним рядом, осталась у порога. У него были длинные волосы, как и сказал Ральф, но опрятные. Лицо обрамляла не так давно отпущенная, отливающая медью бородка. На мужественном лице вокруг рта и на лбу пролегли недавно появившиеся морщинки озабоченности и раздумий.
— Так вы действительно реальность, — тихо сказал он.
— Я всегда так думала, — улыбнулась она. — Я Абигайль Фриментл, но большинство здесь называют меня просто матушкой Абигайль. Добро пожаловать к нам.
— Спасибо, — хрипло проговорил молодой человек, и старая женщина увидела, как он пытается сдержать подступившие слезы.
— Я… мы рады, что пришли сюда. Меня зовут Лapри Андервуд.
Матушка Абигайль протянула руку, и Ларри осторожно, с трепетом взял ее в свои, и она снова почувствовала прилив гордыни, близкой к высокомерию. Он не отпускал ее руку, словно думал, что в ней был огонь, который испепеляет его.
— Вы… вы мне снились, — с неловкостью сказал он.
Старушка с улыбкой кивнула головой, и Ларри повернулся на онемевших ногах, едва не споткнувшись. Ссутулившись, он спустился с крыльца. «Он оправится», — подумала она. Теперь, когда он здесь и когда он понял, что ему уже не нужно взваливать на свои плечи непомерное бремя
Следующей подошла его женщина, хорошенькое маленькое существо с голубыми, как фиалки, глазами. Она смело, но без вызова, посмотрела на матушку Абигайль.
— Я Люси Суэнн. Рада с вами познакомиться. — И хотя на ней были брюки, присела в легком реверансе.
— Рада, что ты пришла, Люси.
— Вы не станете возражать, если я спрошу… ну… — Теперь она опустила глаза, и ее лицо стало ярко-пунцовым.
— Насчитывается сто восемь, — ответила матушка Абигайль довольным голосом. — Похоже, что скоро будет двести шестнадцать.
— Вы мне снились, — сказала Люси, а затем отошла смущенная.
Следующими подошли темноглазая женщина и мальчик. Женщина посмотрела на нее серьезно и непреклонно; лицо мальчика выражало искреннее удивление. С мальчиком все было в порядке. Но в этой женщине было нечто такое, от чего ее внезапно обдало могильным холодом. «Он здесь, — подумала она. — Он пришел в обличье этой женщины… дабы видеть, он приходит в отлитых от своего обличьях… волка… вороны… змеи».
Ей не было чуждо чувство страха за себя, и на мгновение ей показалось, что эта странная женщина с сединой в волосах вот-вот бросится и свернет ей шею. Это ощущение длилось лишь одно мгновение, и матушке Абигайль действительно представилось, что лицо женщины исчезло и она смотрит в дыру во времени и пространстве, дыру, из которой в нее вперились глаза, черные и проклятые — глаза одновременно потерянные, измученные и безнадежные.
Но это была всего-навсего женщина, а не он. Темный человек никогда бы не осмелился прийти сюда к ней, даже в другом обличье. Это была всего-навсего женщина-к тому же необычайно красивая — с выразительным чувственным лицом, обнимавшая за плечи мальчугана. Я, подумала матушка Абигайль, просто вздремнула на мгновение. И не более того.
Надин Кросс пережила в этот момент полное смятение. Когда они проходили в ворота, с ней все было в порядке. И так продолжалось до тех пор, пока Ларри не заговорил со старой женщиной. Затем внезапно на нее накатило полуобморочное чувство отвращения и ужаса. Старая женщина могла… могла что?
Разглядеть.
Да. Она боялась, что старая женщина сможет заглянуть в нее, туда, где уже укоренилась и разрасталась тьма. Она боялась, что старая женщина поднимется со своего места на крыльце и разоблачит ее, потребует, чтобы она оставила Джо и отправилась к тем (к нему), для кого она была предназначена.
Обе они, каждая со своими непонятными страхами, смотрели друг на друга. Они взвешивали силу друг друга. Мгновение было кратким, но им оно показалось бесконечно долгим.
«Он в ней — Отпрыск Дьявола», — подумала Абигайль Фриментл.
«Вся их сила здесь, в ней, — подумала в свою очередь Надин Кросс. — Она — все, что у них есть, хотя они могут думать иначе».
Беспокойство Джо, стоявшего рядом с ней, возрастало, и он начал дергать ее за руку.