Исход
Шрифт:
Суки, еще и скалятся, будто их город.
— А до этого ж закон издали, про границы…
— Акт об ограничении в правах отдельных категорий граждан! — с раздражением поправил бабку студент.
— Ну, такой, что чуркам нельзя ничего, или пусть уезжают. Они и вышли, вроде недовольные, чтобы видели, сколько их. Напугать, поди, хотели.
Снежков и наци заранее проинструктировали — не дать чуркам пройти в центр. Рассекать колонны на группки и теснить с главных улиц. Начнут залупаться — а они начнут — тогда подключатся менты, моровцы и армейские. Базировались отряды народной дружины в переулках и небольших улицах, перпендикулярных движению колонны,
— Милиция их хотела в центр не пустить, да куда там… Газики опрокинули и на Тверскую поперли.
Не было первого удара битой или велосипедной цепью, обмотанной с конца липкой изолентой, чтобы получалась ручка. Не было первого камня в толпу из подворотни, или из толпы — в витрину. Все само собой получилось.
Широкие, многолюдные потоки демонстрантов стекались от окраин к центру, срастаясь на перекрестках. А из переулков, с тротуаров недобро смотрели, потом кричали, а после — врезались в толпу с кулаками и ножами, и так же быстро отбегали — молодые парни, белобрысые, веснушчатые. Колонны их выталкивали, продолжая движение, уже неостановимое.
На Старой площади колонна, двигавшаяся с севера, все-таки остановилась. Дорогу преградили милиционеры с пластиковыми щитами, в шлемах и с дубинками. За ограждением стояло несколько бронированных машин с закрепленными наверху широкими шлангами. Спрятавшийся за плексигласовым щитком стрелок-водомет походил на карлика-колесничего.
Полковник милиции искаженным через мегафон каркающим голосом раз за разом просил демонстрантов разойтись.
Может, они бы и разошлись, но хищник всегда считает остановку жертвы признаком слабости. Когда тело колонны встало, из всех переулков ринулись на нее снежки и наци, но теперь им не давали уйти просто так, а догоняли и били. Откуда-то полетела бутылка с зажигательной смесью, где-то выстрелили.
Рассекать, рассекать дали команду, и теперь уже все силы вгрызлись в тело миллионоголовой змеи, но было поздно. Половина отрядов выступила раньше и была отбита, и толпа готова была к драке, поэтому мужчины стали обороняться, а женщины интуитивно побежали вперед. Туда стали отступать и мужчины, и движение массы пошло к центру, как изгиб по кнуту после взмаха.
Передние шеренги пошли вперед и уперлись в ограждение. Полковник добавил в голос нажима, менты заорали в лица демонстрантам, чтобы отступили, те просили сдвинуть ограждение, потому что сзади напирают, в итоге люди, разделенные хлипкими воротцами, орали друг на друга, не слушая.
— А потом весь город разворотили. Тут такое было… Сколько народу поубивали…
Повторилось везде — так же перегораживали, так же напирали, так же не удерживали, так же не рассекали. Так же опрокидывали заслоны, затаптывая и милицию, и друг друга; с тем же удивлением молодое, хлипкое пацанье в милицейской форме махало дубинками, загоняя митингующих обратно. Так же рано или поздно звучали выстрелы.
Началась бойня. Когда смяли первую линию ограждения, со второй стреляли уже не разбираясь. Резиновая пуля проломила голову годовалой девочки на руках у матери. Дура, взяла, думала, все спокойно будет, рядом шла с демонстрацией, на мужа смотрела. Вот откуда взялась злость, с какой отец девочки и его товарищи забивали насмерть девятнадцатилетнего пацана-ментенка, плакавшего, удиравшего от них на корточках, потерявшего и шлем, и дубинку.
Те из милиции, кого не успел расплющить каток злой людской массы, в панике разбегались, организуя оборону или прячась в зданиях, где им открывали. Никакие правила подавления уличных беспорядков не работали в такой толпе, а приводили лишь к ожесточению и сопротивления, и натиска.
Демонстрантам удалось победить благодаря невмешательству армии. В полдень, еще до начала всего, пока колонны ползли к центру, солдаты вдруг расселись по грузовикам и уехали, бросив милицию. Армия показывала силу ориентированному на ФСБ и МВД президенту — так оценили потом эту паузу сведущие в политике люди.
С часу дня и до пяти вечера в Москве не было власти. Улицы залил поток возбужденного победой народа.
Эти люди слишком долго отказывали себе в достоинстве, слишком долго давили в себе гордость. Их спины согнулись от вечных поклонов, на лицах пролегли глубокие морщины от услужливых улыбок, но сегодня правила были нарушены. Они были варварами, захватившими Рим, и легкость, с которой они опрокинули хозяина, опьяняла. И в этом радостном победном угаре забылись поставленные с утра цели. И победители, только что бившие ментов, снежков, скинхедов, стали бить белых. Москвичей. А те, привыкшие, что их защищает система, не умеющие драться, прятались или униженно просили вчерашних слуг отпустить их домой.
— Ну, потом, слава богу, армия вмешалась. За ночь, вродь, навели порядок.
— Сейчас в спальниках шуруют, — студент кивнул на экран, где шел прямой репортаж из охваченного беспорядками Бирюлева.
— Приезжий, ты куда? Драпать надо, из Москвы-то!
— У меня там жена!.. — крикнул Сергей, уже взявшись за тяжелую ручку входной двери. — Жена и сын!
Он вышел на улицу и застыл.
Это был не его город. Это была другая Москва.
На обочине стояли остовы нескольких обгоревших машин, а у тех, что уцелели, были выбиты стекла и спущены колеса. Во время беспорядков жгли, случайно или намеренно, большие рекламные щиты, и теперь они висели по улицам и заборам, как огромные выжженные окна. Было много мусора, особенно битого стекла, ледяными грудами лежавшего у непристойно открытых, разоренных магазинов.
Захватив вчера город, демонстранты не сумели распорядиться победой. Никто не знал, что с ней делать, да не за ней и шли. Лидеров, подбивших народ на демонстрацию, здесь не было. Их помощники, занимавшиеся организацией, предоставившие автобусы, плакаты, объяснившие маршрут — потерялись уже с началом стычек.
Женщины с детьми потянулись домой, но скоро вернулись, обеспокоенные. Успевшие перегруппироваться снежки вместе с наци, ментами и моровцами теперь, по новой тактике, не будут давать вернуться, попытаются задержать мятежников в центре.
Молодежь стала бить витрины. Старшие пытались их остановить, но без признанного авторитарного лидера сделать это оказалось невозможным. Стали напиваться, бить камнями окна нижних этажей. На Октябрьской вломились в «Спортмастер» за кроссовками, нашли прячущихся в подсобке продавцов. Парней забили тем, что попалось под руку — блинами от штанг, коньками, а девушек насиловали, долго, даже когда армия очистила улицы, но еще не пошла по подъездам.
Еще до того, как появилась армия, толпа стала рыхлой, аморфной. Яростное веселье победы уходило, у горла собирался комок от мысли, что будет дальше. Теперь выяснилась их неоднородность. Они были люди разных наций, разного положения, приехавший в Москву месяц назад таджик не мог найти общего языка с азербайджанцем, считавшим себя москвичом по праву рождения.