Исход
Шрифт:
Он ненавидел ночи за их изматывающее одиночество. Брал женщин, но они были лишними между ним и ночью: помаявшись с полчаса, поняв, что так хуже, Антон выпроваживал очередную, сразу чувствуя себя если не лучше, то комфортнее.
Он садился на балконе, пил, курил без конца, поневоле вспоминая июльскую ночь.
Он долго пробивался из забытья на поверхность яви, словно выныривая к свету со дна моря смолы. В голове шумело, в глазах плясали оранжевые чертики.
Лунатик был толст, но с неожиданно сильными, накачанными руками и грудью. Он был
Так продолжалось долго, может, полчаса. Потом он пошел к Антону.
— Сейчас не срок. Ты тоже нужен.
Антон медленно кивнул. Главное — не раздражать его. Но Лунатик его разгадал.
— Думаешь, я псих?
— Ты? — Антон задумался. — Стоишь голый, под луной, с ножом… Ты нормальный.
— Ножом — тише и удобней, а голый я чтобы кровью не заляпаться. Все разумно.
— Ты сумасшедший.
— Это мир был сумасшедший, не я. Сейчас все в норму приходит.
Он неторопливо оделся, и трудно было представить, что этот незаметный дядечка в очках, немодной куртке, серых брюках и сандалиях с дырочками и есть Лунатик.
Он присел перед Антоном на корточки.
— Мне пора. Я пойду за повелителем, и ты приходи.
Он долго и пристально посмотрел на Антона, пока тот, к собственному ужасу, не отвел глаза. Он не испугался Севы, но признал за ним правду. Правда давала Севе силу, которой не было у Антона. Зудящее чувство вины за прошлые грехи делало его треснутым сосудом, а Лунатик был цельным.
Лунатик влажно, с чувством, поцеловал Антона в щеку, затем поднес к его глазу лезвие ножа, и одним быстрым и сильным движением взрезал кожу кошелевского лица ото лба, наискось, через висок и скулу, к подбородку.
Как он уходил, Антон видел одним глазом. На второй натекла кровь, и мир казался подернутым красным туманом.
Антон вернулся на Липецкую. Шел с трудом, в голове шумело. Жанке повезло — отделалась синяками, и губу он ей разбил до носа. Крови было много, но кости целы. Антон устроил ее секретарем в СНЕ.
Он сел в гостиной и включил телевизор. Телевидение поразительным образом работало. Ведущий с зачесанными назад волосами, в обтягивающем блестящем свитере, улыбался зрителю, держа в руках две морковки:
— Клара, дорогая, как ты отреагируешь, если я скажу, что семья из трех человек может кормиться с участка в двадцать квадратных метров?
Клара пожала плечами, а не видимый Антоном зал загудел так возмущенно, что ведущему пришлось притворно испугаться и закрыть уши руками.
— Что?.. Не может быть?.. И тем не менее это так, и я собираюсь вам это доказать вместе с моей сегодняшней помощницей, очаровательной Тамарой Михайловной из Липецка. По своей неприхотливости корнеплоды не знают себе равных!
Света спала в соседней комнате, расчищенной Антоном для нее. Кошелев полагал, что с ее появлением в доме станет больше уюта и чистоты, но ошибался. Света, с детства разбалованная няньками, зацелованная родителями, не понимала ничего в хозяйстве, и это ему приходилось ухаживать за ней, готовить ей еду, учить стирать одежду. Порой он сгоряча на нее кричал. Она не отвечала, делая круглые глаза и дрожа подбородком, и он извинялся. Он помогал Свете искать ее парня, Алишера, понимая глупость этой затеи, но не говоря ей правды, а напротив, подбадривая.
Они свыкались с совместным бытом. Она писала ему список, чего достать, он давал ей задания на день, что сделать по дому.
— Оставайтесь с нами, — ведущий подмигнул в камеру, — телевидение помогает выжить.
Антон уснул под утро, откинув голову на спинку дивана и открыв рот. Его разбудил звонок Зыкова.
— Послезавтра вези Свету. Чтобы белье, платье вечернее… Все как полагается, хорошо, Антон?
Он оценил размеры девушки на глаз и был рад, что угадал. Света, в свою очередь, была рада подарку. Он выложил одежду и белье на кровать, а сам ушел в другую комнату.
— Откуда это? — спросила Света из-за двери.
— С бугримовского склада.
— У него есть вкус.
— Нет. Он бедный ребенок, оттого и толстый. Стремится наесться впрок, и с вещами так же — тащит все, особенно блестящее.
Она вышла через двадцать минут, и успела подкраситься. Глядя на нее, Антон подумал, что это лучшее ее время, состояние на пути от ребенка к женщине, от невинности к зрелости. Она уже обрела опыт, но не пресытилась, и сейчас идет ее прекрасная пора, еще остро ощущаемая, но уже и чувственная. Она была прекрасна, и если мир и спасала красота, то она была именно такой, Светкиной, а потом ее стало мало, и от этого мир кончился.
— Что за праздник? — спросила, улыбаясь.
Он пожал плечами. На бретельке платья за ее спиной болтался ярлык с размерами и ценой. Антон подошел и оборвал его, зажав нитки с двух сторон в кулаках, чтобы не повредить ткань.
Она захотела устроить ужин, раз такое платье, и настояла, чтобы Антон тоже переоделся, а он все не мог заставить себя сказать ей про завтра. Они пили шампанское и что-то ели, что-то вкусное, но он просто бросал куски в рот, механически жевал и невпопад улыбался ее радости.
Потом она захотела танцевать, а он не хотел, и она погасила в доме свет, стала носиться по комнатам, зажигая свечи, а он все не мог сказать ей, потому что момент каждый раз был не тот, и чем дольше он тянул, тем труднее становилось; наконец она схватила его за руки и потащила на середину комнаты, и тогда он сказал.
Света долго смотрела на него, не врет ли, и поняла, не врет, и тогда сказала:
— Тогда… надо белье постирать. Я не ношу новое.
Это было глупо.
— Ничего, — выдохнул Антон, — ничего.