Исход
Шрифт:
Следовало вернуться в Москву. Но она продолжала оставаться в Кармазине из глупого упрямства. Убить Крайнева стало ее манией. Внутренний голос, раньше являвшийся только ночами, осмелел и стал громче. Останься, говорил он Марии. Ты должна быть здесь, это твое место, предназначение и судьба.
Семья оставила Крайневу записку в двери — значит, ожидалось, что он придет. Дом напротив пустовал, старый, деревянный. Маша заняла в нем квартиру с окнами на бывшее крайневское жилье. Она не могла наблюдать за домом все время
После отлучки или утром, проснувшись, она заходила в дом и проверяла записку. Белый лист торчал в двери.
В Кармазин с юга ворвалась бригада из армии Мамедова. Всю ночь стреляли. Утром мэр откупился продуктами. К вечеру на город напали дезертиры, пьяные и грязные. Захватили мэрию и милицию, и склады. Их было много, но воевать они не умели. Найдя спирт, перепились, и ополченцы выбили их к утру, вывели за город и там расстреляли. Людей в этих схватках не берегли. Народ стал уходить из Кармазина по деревням, но через несколько дней напуганные люди возвращались и говорили, что в деревнях вообще ад. А здесь еще ничего.
Проснувшись, Мария прошла в дом напротив и убедилась, что белый лист по-прежнему в двери. У меня нет еды, подумала она. Нужно пойти на рынок и что-нибудь выменять.
Она получила за карреровский браслет банку растворимого кофе, кирпич плохого хлеба, сырого и серого, бутылку молока, коробку овсянки и десяток картофелин. Она положила все в картонный ящик и пошла домой, неся ящик перед собой.
Денис шел ей навстречу, по той же стороне улицы, но смотрел в землю, думая о своем. Она не сразу узнала его — он похудел и был сед, и постарел лет на десять за эти две недели. Он прошел бы мимо, не окликни она его.
— Привет, ты что здесь делаешь?
Он посмотрел на нее и улыбнулся. Она тоже улыбнулась и впервые за долгое время испытала смущение, девичье, заставляющее алеть щеки и перехватывающее дыхание. Стояла и краснела, как дура, и не знала, что сказать.
— Привет, — сказал он.
Стояли, и молчали.
— Бред какой. — Оба засмеялись, и смех сломал лед.
Дорога в месте, где они стояли, шла под уклон. Люди сверху шли, притормаживая, люди снизу поднимались, пыхтя. Тротуар был узкий, и Машу с Денисом огибали, чертыхаясь. Он взял ее под локоть и отвел на обочину, в тень липы у старого дома, дерево стен которого от древности было черным и казалось мокрым.
Она держала перед собой ящик в вытянутых руках, и он взял его. Когда руки Маши освободились, она убрала со лба прядь.
По пути он рассказал ей, что болел, наверное, простудился, тогда, под дождем. Она выдумала повод, оправдывавший ее пребывание в Кармазине. Он почуял ложь, но выспрашивать не стал.
Они пришли в ее жилище, и теперь она угощала его. Сварила овсянку, напоила его горячим и сладким кофе, плохим, но крепким. Вскипятила воды, и он умылся в старом жестяном корыте, гулко звеневшем, когда она доставала его с полки в прихожей.
Не стали задергивать шторы, чтобы в квартире было солнце. День был ясный и жаркий, и пылинки плясали в солнечных лучах, а с улицы доносился ленивый гомон маленького городка срединной России.
В квартире был диван, старый, скрипучий, просиженный до вмятин, и Маша бросила на пол широкое ватное одеяло, а сверху — простыню и плед, чтобы потом укрыться.
Он подошел к ней и поцеловал, и это был поцелуй, в поисках которого она прикасалась к сотне не тех губ.
Потом они лежали, и она не хотела выпускать его из себя.
— Было как в первый раз, — сказал он.
— Да, — согласилась Маша, подумала, и спросила: — А у тебя что, первый раз хороший был?
Теперь подумал он.
— Нет. Ужас.
— У меня тоже. Зачем тогда говоришь?
Он засмеялся, приподнялся на локте.
— Мне никогда и ни с кем… Черт, все банальности… — задумался, подбирая слова. — До тебя я никого не любил.
Лишь бы не увидел, как я хочу заплакать, думала Мария. Он спросил, есть ли у нее сигареты. У нее были.
— Почему…
— Сейчас, а не тогда? — ответил он буднично. — Нас в любой момент могут убить.
— Что с тобой случилось?
— Я был в аду, — ответил он, — я умирал.
— Как тебя на самом деле зовут?
— Сергей. А ты?
— Маша.
На следующее утро стал собираться. Маша спросила, есть ли у него патроны. Нет, сказал он. Зачем тогда носишь обрез? Так боятся. Лишний раз не подойдут. Она предложила взять ее пистолет. Он отказался.
Он помахал ей с улицы рукой. Она махнула в ответ, придерживая простыню у груди.
Он вошел в дом напротив и через минуту вышел, вчитываясь в записку.
Маша опустилась на пол и зашептала:
— Дура я, дура, господи…
Ей захотелось плакать, но она быстро прошла к шкафу и достала пистолет. Надела белье, джинсы, кроссовки. Набросила куртку. Переложила пистолет за пояс.
И что, Маша, пойдешь и убьешь его? Догонишь и влепишь два выстрела — в спину и контроль в голову, человеку, первому и единственному своему, которого любишь и который есть лучшее, что было в твоей жизни? Валяй, Маша, правильно, твой стиль.
С пистолетом в руках села на уголок дивана и заревела.
У нее оставалось кольцо из белого золота, подаренное матерью. Она выменяла его на две бутылки вина и напилась до полусмерти, первый раз в жизни.
Уснула на диване. Среди ночи проснулась оттого, что стало рвать.
В ванной стояла у зеркала, глядя на свое лицо с красными веками и припухшими губами. Ну, куда теперь, Маша? Дальше что? Нет ни талонов, ни золота, ни машины. Нужно искать работу. Самый грамотный вариант — прибиться к сильному.