Исход
Шрифт:
Изогнутый месяц был ярок и казался дном стакана с огнем, поставленного Богом на синюю скатерть неба. Они бежали, как звери, уклоняясь от веток, управляя телами, тормозя и разгоняясь.
Опоздали. Яшинские смылись — кто выжил. Последний не добежал до своей машины метров сто. Гостюхин настиг его, когда машина, взревев мотором, тронулась. Яшинский закричал, но другие не остановились.
Когда Бугрим и Антон выбежали к полотну, Гостюхин уже начал.
Его одежда лежала ворохом на траве у обочины. Яшинского он положил на полотно
Антон так резко остановился, что сзади на него налетел Бугрим.
Гостюхин услышал их, повернул голову, всмотрелся.
— Я же говорил, Антон, придешь.
За всю жизнь не было человека, которого Антон ненавидел бы больше, чем Севу, — не считая себя, конечно. Он мог убить его прямо здесь, пяти секунд хватило бы: прицелиться, выстрелить, вбить страшные огненные гвозди в обнаженную плоть, добить упавшего на землю.
Но Сева их спас. Антон оставил его в живых не из благодарности — это было вложение в будущее лагеря. Он никогда не встречал людей, так заточенных под войну. Сева сам был войной.
Антон позволил ему собрать молодежь в отряды и учить подростков и девчонок выживать и драться. Антон сквозь пальцы смотрел на отлучки Севы, продолжавшиеся по неделе, а то и по две — Сева брал нож и уходил в лес, и Антон гнал из головы мысль, куда и зачем, он знал, что Сева охотится на одиноких бродяг и беженцев, чтобы защитить лагерь и с этой стороны, принеся жертву зловещему богу своей больной психики.
В последние дни Антон пил больше обычного. Он принял решение. Состояло оно в том, чтобы обмануть друга и, воспользовавшись его доверчивостью, воткнуть нож в спину. Не аллегорически, буквально. Сергея нужно убить тихо, значит, скорее всего нож. Его не получится просто сместить, лагерь сразу расколется, и не избежать внутренней войны, а они не могут себе этого позволить.
Он вызывал Сергея на разговор. Сергей выслушивал Антона, не прерывая, но не соглашался с ним, объясняя с терпеливой улыбкой, словно ребенку — он не ищет, как спасти лагерь, а знает единственно верный способ.
Антону было бы легче, веди себя Сергей как псих и узурпатор. Но этого не было. Сергей стал, напротив, спокойнее и мягче. С ним рядом было хорошо. Он манил к себе чистотой и открытостью. Он был как святой. Но Антон не видел другого выхода, кроме убийства, хоть и знал, что ему до конца жизни не отмолиться.
Он не мог заснуть, уходил на улицу. Проверял посты, курил. Проходя мимо домов, слышал, как там храпели старики, плакали новорожденные, стонали любовники, дождавшиеся, пока все лягут, чтобы торопливо познать любовь в переполненных комнатах. Антон думал: я иду на страшное, кровавое преступление ради этих людей, но стоят ли они того? Оценят ли? Получат ли урок? Я убью святого ради грешников — неужели это и есть определенная Богом мера обмена?
Светка выходила, накинув его куртку на ночнушку, звала домой. Ложась, он не прикасался к ней, будто был грязным, не хотел запачкать еще и ее.
Шел Алишер ночами, днем спал. Не из страха людей — ночью было холодно, и он грелся движением, а днем трава и почва прогревались, он мог спать без риска простудиться.
Он понятия не имел, куда шел. Когда пес укусил его, померкла карта в голове Алишера, отключился внутренний компас. И теперь он шел за хлебом. Как собака, на запах.
Даже в темное время не выходил на дорогу, шел вдоль, чтобы в любой момент спрятаться. Один раз мимо проехал бэтээр. На нем сидели люди с автоматами поперек груди и пьяно орали. Бэтээр заехал в деревню, там началась стрельба, и ночь освещалась выстрелами.
В лесу его жрали комары и мошка, у реки жалили оводы. Он искал деревни, чтобы спать в домах. Боялся трупов и закрывался на засов, но спал все равно плохо, урывками. Это было глупо, но он представлял, как ночью трупы сначала дергают руками, потом неуверенно поднимаются и медленно сходятся к его двери, и нет силы, способной остановить их заторможенную неумолимую поступь.
Он стал спать в сене, и его соседками были мелкие полевки. Он быстро привык, а они носились по нему, и он просыпался, когда лапки легко пробегали по лицу.
В лесу ел ягоды и грибы, в домах находил лук, чеснок, иногда — квашеную капусту или соленые огурцы. Срезая объеденные крысами бока, варил тыкву. В погребах, в ящиках с песком, находил прошлогоднюю сморщенную морковь, на полу попадались мелкие картофелины. Когда было совсем плохо, перекапывал огороды, чтобы найти хоть что-то оставшееся, несобранное.
В пути ему попадались лисы, барсуки, и он видел издалека волка. Не было оружия, а так бы выстрелил. Пытался убить зайца, швырнув в него палкой, но промазал.
Ночью увидел впереди желтую колеблющуюся точку. Костер. Подошел по дуге, мало ли кто.
У костра сидел пацаненок лет двенадцати. На нем была взрослая кожаная куртка с вышитым на спине орлом, распростершим крылья. Пацан был грязным, с всклокоченными сальными волосами. Он развел костер недалеко от дороги, и это было глупо и опасно.
Алишер смотрел на него из-за дерева и случайно треснул веткой. Мальчишка вскочил, выставил вперед горящую палку и стал бегать по темноте круглыми от страха глазами.
— У меня папа есть!.. — кричал мальчишка. — Он сейчас вернется! У него пистолет!
Алишер вышел из-за дерева, протянув вперед руки с зажатыми в ладонях картофелинами. Они сели у костра, и мальчик зарыл картошку в золу.
— Опасно так, у дороги, — сказал Али.
— Нет, — ответил мальчик, — здесь по ночам не ездит никто. Да и днем боятся.
Он жил здесь. Ночью грелся у костра, днем спал в шалаше. В деревни не шел из-за трупов. Заговорили о зиме. О том, что делать, где жить.