Иштар Восходящая
Шрифт:
Мы видели, что в Греции и Риме к описанию секса прибегали часто и охотно. Напротив, в Cредние века глаза и уши искусства оставались в стороне от любовной близости мужчины и женщины. Более того, самих тел словно бы не существовало, поэтому обнаженная фигура в готическом искусстве была символом чего угодно, только не мужественности или женственности: мудрости, похоти, изобилия, глупости и так далее. Об этом хорошо пишет сэр Кеннет Кларк в книге Нагота, где облекает проблему в геометрические термины. К примеру, расстояние между грудями женщины в готическом искусстве равнялось половине расстояния от грудей до пупка. В классическом и ренессансном искусстве груди и пупок формировали равносторонний треугольник, а расстояние между грудями и пупком было равно расстоянию между пупком и промежностью… Сейчас любой, посмотрев на женщину, увидит, что треугольник, образуемый грудями и пупком, равносторонний лишь относительно и не удлинен вершиной вниз. Сложно предположить, что западные женщины так изменились в четвертом
35
Уэйланд Янг Запрещенный Эрос. New York, Grove Press, 1964.
После того, как был сформулирован этот средневековый анатомический идеал, множество женщин тем или иным способом добилось его, тем самым этот идеал увековечив. Взгляните на наши иллюстрации в 1920-х и эта научно-фантастическая теория не покажется вам столь абсурдной.
Я вспомнил сейчас одну историю, демонстрирующую культурные различия основных наций современного мира. В ней международное научное сообщество предложило награду за самое лучшее исследование слона. Когда круг претендентов сузился до семи наиболее интересных работ, жюри увидело, что трактат французского университета называется «Сексуальные игры слонов», английская работа — «Разработка ружей для охоты на слонов» испанские ученые представили «Формы чести и вызова у слонов-самцов», русские предложили «Эксплуатацию слонов монополистами рынка слоновой кости», немцы — «Введение в изучение слоновьих ногтей на ногах» (в 4-х томах), южноафриканцы (по-видимому, белые) — «Сохранение слона в естественных условиях», а американцы «Выведение самых крупных и лучших пород слонов».
Американская гигантомания — одно из первых, что замечают иностранцы, тот же Empire State Building настолько высок, что в него однажды даже врезался аэроплан. Вслед за ним было построено еще более колоссальное здание Всемирного Торгового Центра. Устав все время быть вторым после Нью-Йорка, Чикаго возвел «самые высокое здание в мире» — John Hancock Building, хотя разумнее было бы построить там дома для малоимущих и заткнуть асфальтом дыры на тротуарах, которые больше походят на лунные кратеры. Нет: наши гигантоманы продолжают загрязнять воздух мельницами компании Gary и прочими благами цивилизации. Голливуд продолжает рекламировать «многотысячную массовку» в каждой крупной постановке, как если бы огромным числом людей можно было затмить любые другие недостатки. Наши политики, в особенности президенты, всегда поражают поистине астрономическими масштабами государственных проектов, надеясь, видимо, отвлечь нас от того вопиющего факта, что все эти «войны» (с бедностью, наркотиками, азиатами, еще каким-нибудь бездельем) не приносят ожидаемых результатов. Даже читающая публика, рудименты до-маклюэнской эры, разделяют это великое американское заблуждение: издатели знают, что легче продать 1200-страничный том за 30 долларов, чем 200-страничную книжку за 10. Чем больше — тем лучше, таков наш национальный девиз. Если бы сам Аттила участвовал во Вьетнаме, на который правительство сбросило в три раза больше бомб, чем было сброшено на всю Европу и Северную Африку во время Второй Мировой, для подчинения страны размером с Новую Англию, и устрашения тем самым половины мира и большей части своего собственного населения, он мог бы лишь повторять «Это больше, чем раньше, это лучше, чем раньше».
Даже наши геи, которые заявляют, что не разделяют чувства «превосходства» американской культуры, и те подпали под магию больших цифр. Их каракули в сортирах описывают размеры члена, подходящие больше для Книги Рекордов Гиннеса — «У меня девять дюймов и я люблю морячков», «У меня четырнадцать дюймов и я люблю порку» и далее в том же духе. Все они, скорее всего, лгут, жеребцы пока не выучились держать в копытах ручку и корябать ею что-то на стене в туалете. (Они просто дурачат нас, и могу здесь сослаться на одного писателя-гея, которого знаю лично. Если же вы наберете надписанные снизу телефонные номера, однажды вам придется разговаривать и с полицией нравов, и с инструкторами колледжей, людьми из Общества Джона Бирча [36] , и другими малоприятными джентльменами. Другой мой друг, гетеросексуальной ориентации, которого когда-то звали «Розой» и который утверждал, что «делает лучший минет в Бруклине всего за десять баксов», однажды обнаружил себя слушающим запись некой очаровательной старой леди, читающей детям библейские истории).
36
проправительственная правая организация — прим. переводчика
Наш уважаемый Мэйлер даже не подумал уведомить своих читателей о размерах грудей, распахнутых перед Пентагоном, хотя вообще довольно сомнительно, чтобы там был силикон. В общем и целом, девушки тогда предпочитали публичное кормление грудью, натуральную пищу, естественные роды, йогу и хиропрактики обычной медицине и питали глубокое отвращение ко всему пластиковому и искусственному. Как бы там ни было, и они и силиконовые звезды go-go — баров, каждые по своему, провозглашали возвращение богини. Пентагон, традиционная звездообразная форма которого напоминает о сатанинской магии, всегда жаждавший власти разрушения, был самым подходящим местом для демонстрации матриархальных ценностей. Поэтому вполне вероятно, что организаторы того митинга были знакомы с трудами Юнга и попытались воплотить его идеи на практике.
Надпись же «Пентагон сосет» в таком случае можно расценивать как попытку восставших обратиться к собственной исконной животной природе.
Глава 7. Чистосердечное признание
Я помню Мэрилин Монро на экране, напоминающую большую куклу, которая шепчет, поджимает губки и кажется такой доступной, такой уязвимой. Смотря на нее, я чувствую злость, даже унижение, сама не понимая, отчего. В конце концов, там ведь была и Джейн Рассел… да, это не просто та уязвимость, присущая всем женщинам с большой грудью.
37
MS Journal, Август 1972.
Эта уязвимость женщин с большой грудью, как мы уже попытались показать, является результатом странной ненависти отцов церкви к женщине и материнскому архетипу вообще. В обществах, лишенных такой паранойи, грудь не провоцирует ни малейших проблем, какого бы размера она ни была. Например, у жителей островов Тробриан, о которых писал в своей известной работе Половая жизнь дикарей антрополог Бронислав Малиновски, женщины все время ходят с обнаженными грудями, не вызывая никаких негативных мужских реакций. Возможно, потому, что у тробрианцев отсутствуют табу на младенческую и детскую сексуальность, отсутствует понятие «подросткового возраста», нет также запрета на половые связи холостяков или незамужних, и они одними из первых эффективно превратили факт супружеской измены в повод для развода (Выглядело все это весьма занятно: мужчина, который хотел уйти, мог спокойно уйти и жить со своими братьями. Женщина же, желавшая развода, выносила из дома обувь своего мужа и после этого он туда уже не мог войти. Если обе стороны хотели возобновить отношения после такой размолвки, они должны были принести друг другу дары и подходящие аргументы, чтобы смягчить конфликт).
Понятно, что соски каждой проходящей девушки будоражили фантазию тробрианского сильного пола, однако они не испытывали постоянных разочарований вроде современных мужчин и не набрасывались с криками восторга на каждую. Информанты Малиновски так не смогли припомнить ни одного случая изнасилования или других сексуальных преступлений, а ведь эти люди, как и другие дописьменные народы, передавали историю устно и могли помнить яркие события в течение многих поколений. Они припомнили несколько случаев гомосексуальных отношений, показавшихся им чрезвычайно забавными, и одно-два самоубийства из ревности, но даже при этом обошлось безо всякого принуждения женщины силой (В Америке, для справки, изнасилование происходит каждые три минуты). Возможно, получив хорошее христианское образование, эти отсталые люди наконец встревожились бы видом обнаженных грудей, и рано или поздно там бы появились местные насильники и убийцы, и это ведь будет прогрессом, не так ли? В конце концов, на островах могло бы даже возникнуть самостоятельное движение феминисток, чтобы обязательно списать любое насилие на «сексизм» и призвать к дальнейшим репрессиям против бедного Эроса как лучшему решению проблемы.
Найдутся, конечно, и такие, кто скажут, что культурно оправданная жестокость по отношению к женщинам с большой грудью на наших улицах никак не связана с теми демонами, что провоцируют убийц и насильников. Они даже скажут, что обычный феминистский тон вообще напоминает фразу героини какой-нибудь викторианской мелодрамы, стенающей с комическим пафосом: «О, сэр, как смеете вы таким извращенным путем тревожить цветок белой женственности!». Кому-то понравится такой циничный взгляд, однако те же самые мужчины (говоря по правде) тут же разозлятся, когда так отнесутся к женщине, которую они счастливы сопровождать, и набросятся на обидчиков с криками «Вам, пидорам, больше заняться нечем?» или более изящными выражениями. А если они не выкажут такой защитной реакции, то весь вечер будут укорять себя за трусость, разве не так, братья мои?
Но несмотря на такие уличные атавизмы, распространенные больше в крупных городах, замечу следующее: в 18 веке в Лондоне были хулиганы, известные как «мохоки»: они забавлялись, швыряя прохожим в лицо перцем — общей тенденцией последней декады века стало чистосердечное признание. Теперь и среди богатых радикалов и нечесаных хипстеров зрелище женщины, публично кормящей грудью ребенка, стало почти обыденным, как у крестьян: викторианские табу в среднем классе уже давно не работают, топлесс-бары хотя и преследовались, но все же процветают. Соски, которые в Гавайях казались чудом, теперь можно увидеть чуть ли не в каждом фильме. Мало того: старомодный цирк, который больше забавлял зрителей, чем самих участников, теперь к нам гораздо ближе, чем какая-нибудь Тихуана или Гавана. Он в паре кварталов отсюда, в ночном клубе.