Иск Истории
Шрифт:
В те годы Хайдеггер встречается с Ясперсом. Они много дискутируют, что позднее приводит к обиде со стороны Ясперса по поводу того, кто у кого заимствовал. Хайдеггер внимательно читает датского философа Серена Кьеркегора, приемля слова последнего о том, что «заключать от мышления к бытию – противоречие». Это ставит под сомнение Декартово «я мыслю, значит, я существую». Человек существовал в бытии и до мысли. Человеческое сознание, охватывающее бесконечное и вечное, не в силах смириться с конечностью своего физического существования, понять это и принять. Отсюда – поиски «вины», изначального «греха», изначального «страха» – в ожидании наказания. Все
К тому времени все развитие западноевропейской, а по сути, немецкой философии, начиная с Канта, вело по пути опознания божественного начала без Бога. Дорога эта вела в пропасть, но была заманчива до того, что никто не оглядывался, пока не занес ногу над этой пропастью и не провалился. После чего всякая попытка выкарабкаться оттуда кажется жалкой и неубедительной.
В 1922 году Хайдеггер строит дом в городке Тодтнауберге (Мертвая Гора). В нем он проживет всю долгую оставшуюся жизнь. Здесь, в рабочей комнате с видом на холмы срединной Европы и огромное хвойное дерево, рядом с которым из трубы, врезанной в «родную почву», родниковая вода денно и нощно течет в корыто водопоя, он пишет свою первую книгу «Бытие и Время» (1927) – результат всех размышлений, колебаний, отступлений, поворотов. Пишет, постоянно видя перед собой гераклитово течение воды, наклон земли, ограниченность горизонта.
Странно думать, насколько этот вид, абсолютно далекий от вида из окна моего детства, с широким вдаль пространством, рекой, шпилем дальней колокольни Кицканского монастыря, заставой румынских пограничников, похожих на оловянных солдатиков из купленной мне отцом игры, самим временем связан с размышлениями книги «Бытие и Время». Неисповедимы, но прочны, «как смерть», узы, тянущиеся из этой книги вообще к оловянным солдатикам – студентам, обожателям Хайдеггера, которые перевернули пасторальный мир XX века, превратив его в одну страшную бойню, маленьким фрагментом которой был расстрел евреев у того самого окна спальни моих родителей.
Книга «Бытие и Время» сразу же привлекает внимание всех крупных философов того времени, как центральное событие в западноевропейской философии. К этому следует добавить возникшее еще в ранние 20-е годы обожание Хайдеггера, массовое увлечение его лекциями и семинарами, так что даже возник неологизм – «хайдеггерствовать». Еврейка Хана Арендт, впоследствии ставшая выдающимся философом и публицистом, под влиянием Хайдеггера разработавшая концепцию «политической философии», говорит о тех годах: «Хайдеггер воспринимался как скрывающийся король».
В 1922 году в истории мысли произошло истинное чудо, не осознанное в полной мере, по-моему, по сей день. Из тисков большевистской тирании, после расстрела Гумилева и Таганцева, вырывается группа выдающихся русских философов, среди которых Николай Бердяев, отец Сергей Булгаков, Семен Франк. Чудо в том, что их «отпускают», а, по сути, изгоняют на пароходе в Европу. Им удастся сохранить высоту русской философской мысли и в страшные 30-40-е годы.
Ощутившие на себе всю тяжесть невиданной дотоле тирании атеистической власти, расстреливающей Бога без всяческих колебаний, они весьма чувствительны к атеистическим веяниям в европейской философии, особенно остро выраженным Ницше с его «смертью Бога».
Бердяев, противопоставляющий Хайдеггеру свой тезис о «примате свободы над бытием», идущей от великих еврейских пророков, так характеризует книгу «Бытие и Время»: «... Философия Хайдеггера, феноменологическая по форме, есть
Семен Франк в письме к психоаналитику и философу Бинсвангеру пишет: «...Хайдеггеровское описание сущности трагического односторонне и произвольно – судорожное оцепенение в отчаянии... Хайдеггер в духовном отношении – тупик... Его «основа» подобна утесу на краю пропасти, за который цепляется человек... Ведь для человека значительно естественнее стоять на твердой почве, а не висеть над пропастью и трепетать от страха...
Вся немецкая философия после Гегеля, Шеллинга... страдает настоящим антирелигиозным комплексом: Шопенгауэр, Фейербах, Штирнер, Ницше, вплоть до Гартмана и Хайдеггера... Этот комплекс связан с религиозным дилетантизмом, незнанием и высокомерием, совершенно невероятным, учитывая немецкую основательность...»
Последние слова удивительно перекликаются с наблюдением студента из семинара Хайдеггера, отметившего своего учителя точным словом – зелот, фанатик, радикал, революционный экстремист, если вспомнить, что немцы любят слово «революция». То она у них «консервативная», то «национал-социалистическая».
По Хайдеггеру в «Бытии и Времени» человеческое бытие может вступать в отношение с сущим только потому, что выдвинуто в Ничто. И оно, это Ничто, темной, тяжко ощутимой тенью стоит за каждым мгновением нашего существования. Крайнее достижение человека, крайняя его смелость – это свободное, вопреки ужасу, опускание, отпускание себя в Ничто, это избавление от «божков», которые у каждого есть, и у них каждый «имеет обыкновение прятаться». Хайдеггер еще осторожничает, говоря о «божках», а не о Боге, в лютеранской Германии, но уже конституирует крайнее человеческое достижение, и это «допущение размаха безопорности», то есть выраженное иными словами нигилистическое отбрасывание «опоры» на Бога.
Мысли Хайдеггера в «Бытии и Времени», обретшие еще более острую формулировку в «роковые» 30-е годы, связаны у него с тревогой за свой народ (Volk), который может быть «заброшен навстречу Ничто». Народу необходимо направляющее знание, чтобы он был «вручен» самому себе и этим «вручением» открыл для себя традицию, то есть свое происхождение, а через него – свое будущее.
Отчаянно тревожась за «совместную участь», «вместе-бытие», Хайдеггер даже более жестоко последователен, более экстремален в поисках выхода, чем позднее национал-социалисты. Его все более ужесточающаяся программа спасения народа превосходит страх и конъюнктуру, и все время повторяются, как заклинание, слова о «внутренней истине и величии движения».
Но уже изначально слово «движение» двусмысленно – то ли философское понятие, то ли политический манифест. Даже такое экзистенциальное хайдеггеровское понятие, как «поворот», примененное к этому величию движения немецкого народа, обретает посконный политический контекст, искривляя путь в ту же пропасть. Это перекликается со словами Альбера Камю о марксизме и коммунизме: доктрины эти преступны, ибо уничтожают живую ткань жизни во имя будущего, которое неизвестно.
На счету двух столкнувшихся в смертельной схватке доктрин сотни миллионов погибших, так что упоминание о сельской пасторали в городке с мертвым названием Тодтнауберг кажется страшным потусторонним фарсом, гримасой мира, застывшего в уже запредельном ужасе на пороге собственного уничтожения.