Искатель. 1965. Выпуск №4
Шрифт:
Оказывается, «вести себя хорошо» означало: вернувшись на Родину, стать шпионкой, предателем».
Миронов на минуту прервал чтение, задумался. Да, слова «русские не знают и… не узнают… Будете вести себя хорошо…» были ему знакомы. Именно с этих слов начиналась запись на клочке бумаги, обнаруженном в куртке Корнильевой.
Луганов перехватил его взгляд и кивнул головой: читай, мол, читай дальше.
Андрей вновь взялся за письмо.
«Жорж, — писала Корнильева, — на минуту представь себе, ведь я ничего плохого не сделала, а меня загнали в западню, предложили стать предателем,
Я, конечно, отказалась. Тогда они заявили, что все равно передадут меня в советскую зону и все обо, мне сообщат, что я погублю тебя, твою семью, дядю, тетю… Ты понимаешь?
Что было делать, какой мог быть выход? Промучившись ночь, я приняла решение: наутро я согласилась на их требование, подписала какое-то обязательство, получила адрес, по которому должна была явиться в Воронеже (мне было предложено ехать в Воронеж, где, по их сведениям, находились дядя и тетя), и через несколько дней оказалась в советской зоне.
В Воронеж я, конечно, не поехала, я и не собиралась туда ехать, как не собиралась выполнять их гнусные задания. Цель у меня была одна: вернуться на Родину, где-нибудь затеряться и умереть на родной земле, не принося никому вреда.
Так бы оно и было, если бы я не выбрала Куйбышев, не встретила Садовского. Ах, Жорж, что это за человек, как много он для меня сделал! А я?
Ладно, наберись терпения, конец близок. О дальнейшем, кроме последних двух лет, писать не буду. Ты знаешь, как день за днем, шаг за шагом Валерьян Сергеевич возвращал меня к жизни, стал моим мужем. Знаешь, как мы жили… Не знаешь только, что все эти годы творилось у меня на душе, с каким ужасом я глядела на каждого нового человека: не подослан ли он? Но нет, судя по всему, они потеряли мой след. Только окончательно убедившись в этом, я дала согласие стать женой Валерьяна Сергеевича. А тревога все-таки полностью не проходила, хотя с каждым годом становилась меньше. И вот когда я уже думала, что все позади, свершилось непоправимое: мы поехали с Валерьяном Сергеевичем в Сочи. Я тебе писала тогда. О, если бы я могла знать, чем кончится эта поездка!.. Через несколько дней после приезда мы решили отправиться в дендрарий, и там… там я увидела этого человека. Да, это был он. Самое страшное, что и он заметил меня. Я попыталась ускользнуть — напрасно. Он меня выследил.
Я умоляла Валерьяна Сергеевича бросить все, немедленно уехать, скрыться, бежать. Но объяснить мужу ничего не могла. А Валерьян Сергеевич меня не понимал, мои просьбы принял за блажь, за каприз…
Прошел день, и, воспользовавшись тем, что муж ушел из санатория, этот негодяй проник ко мне в палату. Разговор был коротким: с первых же его слов мне стало ясно, что он знает все, знает о моем обязательстве американцам.
Да, выбора не было, и вот я бросила мужа, стала «женой» инженер-подполковника Черняева (в таком облике выступал теперь этот человек).
Первое время он меня не очень посвящал в свои дела, старался сломить, сломить окончательно. Этого он не добился. Поднять открытую борьбу против этого зверя у меня не хватило сил, но и помощницей в его преступных делах я не стала. Что я могу сказать еще? Сейчас все накалено до предела.
Жорж,
Миронов остановился, провел рукой по лбу: да, вот он, ответ, вот откуда этот злосчастный клочок бумаги.
«…пишу тебе письмо за письмом и рву, рву, — читал Миронов. — Но это я отправлю — больше нельзя. Молю тебя, приезжай, ты найдешь выход. Если не сможешь, напиши, телеграфируй. Я придумаю что-нибудь, сама приеду к тебе. Только не пиши на домашний адрес, пиши до востребования, не то письмо может попасть в лапы этого зверя.
Да, кстати, последние дни он стал что-то ласковый, уговаривает меня съездить на курорт. Что-то еще удумал? Сегодня пятнадцатое. Письмо ты получишь через три-четыре дня. Десять дней я буду ждать ответа. — Значит, до двадцать седьмого-восьмого. Можешь не отвечать: я все пойму. Тогда будь что будет!
Прочитав последние строки письма, Андрей так сжал кулаки, что побелели костяшки пальцев. Он порывисто встал, шагнул к Корнильеву и протянул ему руку.
— Простите, Георгий Николаевич, что неласково вас встретил, но кто мог знать, мог подумать!.. Эх, Ольга Николаевна! Вот глупость, какая глупость! До чего ее запугали! Ну что ей было сказать раньше, сказать правду Валерьяну Сергеевичу, прийти прямо к нам! Ладно, перейдем к делу. Так, Георгий Николаевич, можете ли вы что-либо сказать об этом человеке? Кто он? Из письма можно понять, что он вам известен?
— Ума не приложу, — развел руками Корнильев.
Миронов задумался.
— А что, Георгий Николаевич, — вдруг сказал, он, — если мы вам покажем этого… Черняева? Вдруг узнаете?
Корнильев вздрогнул.
— Если надо, — сказал он сдержанно, — я готов.
— Сделаем так, — решил Миронов. — Видите, здесь в стене нечто вроде пиши, там висит мое пальто. Ниша задернута портьерой. Я вызову так называемого Черняева на допрос ненадолго, а вы спрячетесь тут, в нише. Из-за портьеры вы сможете рассмотреть этого человека, он же вас видеть не будет. Согласны?
Корнильев пожал плечами:
— Как вам будет угодно. Я вполне полагаюсь на вас.
Миронов распорядился доставить на допрос арестованного Черняева. Корнильев укрылся за портьерой. Наконец в дверь постучали, в комнату ввели арестованного.
— Так-с, гражданин!.. — Миронов сделал, паузу, — Черняев. Давненько мы с вами не виделись. Ну что ж, возобновим знакомство?…
— Гав, — неуверенно произнес Черняев, исподлобья поглядывая на Миронова. — Гав!
Миронов брезгливо поморщился.
— Довольно, хватит… Никакая вы не собака и никакой не сумасшедший: вот акт экспертизы.
Тот, кто выдавал себя за Черняева, глядя все так же исподлобья, настороженно молчал.
— Что, — спросил Андрей, — поскольку от собачьего лая приходится отказаться, решили опять играть в молчанку? Не ново! Было уже, гражданин, было. В последний раз спрашиваю, вы намерены давать показания?
— Мне не о чем говорить, — глухо сказал Черняев. — Я давно все сказал.