Искатель. 1965. Выпуск №6
Шрифт:
И тем же ровным голосом, каким она говорила о вышивке, Надя сказала:
— Уезжаю завтра.
— Как?!
— За мной приехала мать.
Мыкола сидел оторопев.
А волосы над ухом зашевелились от быстрого взволнованного шепота:
— Ты пиши мне! Хорошо? И я буду. А следующим летом приеду: ты будешь без костылей, а я уже стану хорошо дышать. Но ты пиши.
— Надечка… — сказал Мыкола растерянно.
Но не в натуре Нади было затягивать прощание. Неожиданно для Мыколы она неумело коснулась губами его щеки — будто торопливо
Так и остался в памяти этот первый в жизни поцелуй: ощущением прохладных брызг и аромата, очень нежного, почти неуловимого.
Нади давно уже не было, а Мыкола все сидел на подоконнике, удивляясь и радуясь тому, что с ним произошло…
ДОБРЫЙ ФОНАРЬ
Дни после ее отъезда стали странно пустыми. Ничего не хотелось делать, ни с кем не хотелось разговаривать.
По-прежнему пенился за окном сад. Мыкола не хотел видеть сад. И без того все напоминало ему Надю.
Но ведь она вернется через год. Она обещала вернуться.
К тому времени они оба обязательно выздоровеют. Ведь пройдет целый год! И они побегут вдоль аллеи наперегонки, задевая за ветки. А те будут осыпаться белыми и розовыми лепестками и пахнуть так же прохладно, как пахла ветка миндаля, которая протиснулась когда-то в окно из сада…
Но вот за Мыколой приехала мать.
— Не хочу до дому! — сказал сын, стоя перед ней.
— Як цэ так? У больныци хочешь?
— И в больныце не хочу.
— А дэ хочешь?
Мыкола молчал, упрямо нагнув голову.
— Чого ж ты мовчыш? Я кому кажу!
Мать замахнулась на него слабым кулачком. Но он с таким удивлением поднял на нее глаза, бледный, сгорбленный, жалко висящий между своими костылями, что она опустила руку и заплакала.
— Упертый, — горестно сообщила она Варваре Семеновне, присутствовавшей при разговоре.
— Буду у моря жыты, — сказал Мыкола.
— А у кого? Хто тэбэ до сэбэ прыймэ?
Этого Мыкола не знал. Но он никуда не мог отлучиться от своего моря.
Варвара Семеновна смотрела на него с осуждением. И тут из угла дежурки, где тетя Паша перекладывала бинты, вдруг выкатился ее округлый успокоительный говорок.
— Ну, и что ты, милая, расстраиваешься? Невелико дело-то. Хоть и у меня будет жить.
Варвара Семеновна удивилась:
— На маяке?
При слове «маяк» Мыкола поднял голову.
— Мой-то маячником работает, — пояснила тетя Паша матери Мыколы. — Отсюда недалеко, четыре километра. При маяке жилье есть. Нас трое всего: он, я и сынок меньшой. А где трое уместились, там и четвертому уголок найдем.
Мыкола так умоляюще взглянул на мать, что она снова заплакала.
— Ему хорошо у нас будет, — успокоила ее тетя Паша. — Воздуху много, воздух вольный. И на питание не обижаемся. А Варвара Семеновна рядом. Чуть что, будет иметь свое наблюдение.
Варвара
— Что ж! Если Прасковья Александровна согласна, то я, со своей стороны, как лечащий врач… Морской климат ему показан. Пусть поживет на маяке до осени, до начала школьных занятий…
Башня маяка была невысокой. Но ей и ни к чему было быть высокой. Ведь она стояла на стометровом обрыве, на высоченном крутом мысу. Спереди, справа и слева было море, и только сзади вздымались горы.
Почти две тысячи лет назад римляне держали здесь гарнизон против воинственных и беспокойных степняков. Крепостные стены, сложенные из огромных плит, еще сохранились. У их подножья, а также на дне рва во множестве валялись осколки темно-серого точильного камня. Прошлой зимой в школе проходили Рим, и Мыкола сразу же очень живо представил себе, как легионеры сидят за стенами и в молчании, при свете дымных факелов точат свои мечи.
Конечно, он сделал то, что сделал бы на его месте любой другой мальчик. Распугав двух или трех змей, гревшихся на стене, насобирал целую кучу этих осколков и приволок их домой. Потом каждый вечер перед сном он подолгу с благоговением точил свой перочинный ножик, подаренный матерью перед отъездом. Подумать только: точит его на римском точильном камне, которому без малого две тысячи лет!
Как подтверждают историки, у римлян был огонь на мысу, вероятно, просто костер, в который неустанно, всю ночь, подкладывали хворост.
«Наш» маяк был, понятно, куда лучше. На вершине красивой белой башни (это даже хорошо, что она невысокая, удобнее влезать на нее с костылями) находилась так называемая сетка накаливания. Сделана она была из шелка, пропитанного особыми солями. Снизу подавались пары керосина, которые раскаляли сетку добела.
Устройство в общем нехитрое. По сути, гигантский примус. (С этим достижением цивилизации Мыкола успел освоиться в больнице.) Но обращаться с сеткой надо было осторожно — дунь посильнее, и рассыплется в пепел. [1]
1
Описана керосинокалильная маячная установка, применявшаяся лет 30–40 назад. Сейчас маяки работают на электричестве. (Прим. автора.).
Главное было, однако, не в сетке, а в линзе, которая окружала ее, подобно стеклу керосиновой лампы. Стекло было необычное — стеклянный бочонок. Вместо обручей были ребристые грани. Каждая грань преломляла свет, усиливала его и отбрасывала далеко в море параллельными пучками.
Линза на маяке весила пять тонн. Каково?
С утра до вечера Мыкола ходил за дядей Ильей, мужем тети Паши, и клянчил: «Дядю, визмить мэнэ до фонаря». Иногда он даже божился, что больше не спутает замшу с тряпкой.