Искатель. 1965. Выпуск №6
Шрифт:
Тетя Паша, наверное, сама когда-то бегала на коньках, потому что еще раз вздохнула. Потом она заговорила негромко и рассудительно, изредка вкусно позевывая. От одного этого позевывания становилось спокойнее на душе.
Мыкола, впрочем, не вдумывался в смысл слов. Просто журчал рядом ручеек. Казалось, на бегу перебирает круглые, обкатанные водой камешки, и каждый камешек был звуком «о».
Думая об этом, Мыкола заснул.
Но и в сон он не мог сбежать от себя.
Почти
Порой ему чудилось, что он заживо погребен, проснулся в гробу. (Был при нем случай в Гайвороне: один из односельчан стряхнул с себя сонную одурь в тот момент, когда уже заколачивали крышку гроба.) Но чаще Мыколе казалось, что подводное течение с силой тащит его в расщелину между скалами, в какой-то грот, вокруг вода, а над головой навис камень.
Положение было безнадежное, он сознавал это. К горлу подкатывало удушье, охватывал панический страх. И он просыпался с криком.
В раннем детстве, когда снилось что-нибудь страшное, достаточно было приказать себе топнуть ногой, чтобы сразу же проснуться. Это заменяло сказочное: «Сгинь, рассыпься!»
Сейчас топай не топай — не помогало.
Он не мог спать в темноте. Вернее, пробуждаться в темноте. Тогда ужас пробуждения затягивался. Вскинувшись ночью, Мыкола обязательно должен был видеть свет.
Вечером, когда в палате готовились ко сну, он жалобно просил сиделку:
— Тетю, не выключайте!
Но свет люстры мешал соседям. Был, правда, ночник. Однако, Мыкола не видел его, так как лежал на спине. Проснувшись, видел лишь слоистый мрак над собой. И этот мрак давил, давил…
— Какой нехороший мальчик, — говорила нараспев Варвара Семеновна. — Ну, что ты капризничаешь?
Не сразу разобрались врачи в этих мнимых капризах. Наконец кровать Мыколы повернули так, чтобы он мог видеть перед собой окно.
То было очень высокое, чуть ли не до потолка, окно. Днем за ним сверкало море, ночью горел фонарь на столбе.
Мыкола полюбил этот фонарь. В трудные минуты он неизменно помогал, сияющее круглое лицо его ободряюще выглядывало из-за подоконника. «Не бойся, хлопче, не надо бояться! — словно бы говорил фонарь. — Все хорошо, все нормально. Ты не в гробу и не в подводном гроте. Ты в больнице, а я тут, рядом с тобой…»
На исходе третьей недели Мыкола с удивлением ощутил боль в ногах.
Сияя, Варвара Семеновна поздравила его с этой болью:
— Ну, молодец! Чувствительность уже восстанавливается. Теперь попробуй пошевели пальцами!
Он попробовал. Получилось. Да, ноги были его!
Так, не очень быстро, словно бы крадучись, возвращалась жизнь в его тело — с кончиков пальцев на ногах.
Вскоре Мыкола уже гордо восседал, обложенный подушками.
Затем через несколько дней к его койке подали роскошный выезд — колясочку. На ней он тотчас же принялся с большим удовольствием раскатывать, крутя колеса руками.
Шаль, гайворонские хлопцы не могли видеть его на этой колясочке! Ездил он быстрее всех больных, особенно лихо заворачивал.
С койки на колясочку, с колясочки на костыли!
Спустя неделю Мыколу высадили из колясочки и поставили на костыли. Он снова стал пешеходом.
Что ж, прыгать с костылями поначалу было занятно, напоминало какую-то игру. Подчас он воображал себя кузнечиком. Был бедным жучком, стал веселым кузнечиком!
И когда в одно из воскресений пришел к нему Володька со шрамом на щеке, Мыкола первым делом потащил его в коридор — не терпелось похвастаться своим умением.
— Ось побачыш! Бигаю, як на ходульках!
Он быстро запрыгал по коридору.
Костыли разъезжались, ноги тоже плохо слушались еще. Однако Мыкола старался изо всех сил. Проскакав до конца коридора и обратно, он притормозил и поднял к другу оживленное, раскрасневшееся, с капельками пота лицо:
— Ну, як?
К его удивлению, друг не сказал: «Здорово!» или «Молодец ты!» Только пробормотал грустно-растерянно: «Ой, Мыкола…»
Но он не умел долго горевать. Сразу же Володьке захотелось лично опробовать костыли, а еще через несколько минут он уже сидел на подоконнике, беспечно задирая прохожих и вместе с Мыколой поедая принесенные из дому коржики.
Давно не было так весело Мыколе. Медсестры и нянечки, пробегая мимо, с удивлением слышали его смех — впервые за все время.
И вдруг смех оборвался. Это уже под конец посещения. Володька сказал, что родители отправляют его жить к деду, в Харьков. Конечно, по известным Мыколе причинам (тут он многозначительно прищурился), он не собирается долго задерживаться у деда.
Мыкола понял: Америка! Но Кот в сапогах уже не звал его с собой. Лишь покосился на костыли и смущенно отвел взгляд.
В палату Мыкола вернулся очень тихий. Ночью опять возле него сидела тетя Паша, и под храп соседей негромко-успокоительно перекатывались по дну реки круглые камешки.
Пытаясь чем-то занять мальчика, Варвара Семеновна подарила ему пластилин.
Ничего, однако, не вышло из этого — к лепке у Мыколы не было никаких способностей.
Но вот однажды разахалась сестра-хозяйка: испортился замок, который надо повесить в кладовой, а слесаря, как на грех, под рукой нет.
Мыкола заволновался:
— Дайте мэни, дайте!
Ему вручили замок. Тетя Паша живо притащила своему любимцу клещи, отвертку, проволоку, связку ключей — все, что требуется в таких случаях. И он, сосредоточенно сопя, при недоверчивом внимании всей палаты, углубился в решение этой металлической головоломки.
Вскоре сестра снова ахала, на этот раз благодарно.
— Есть призвание к слесарному делу! — глубокомысленно объявил, будто поставил диагноз, сосед Мыколы.
Тот обернулся:
— А что такое призвание?