Искатель. 1968. Выпуск №2
Шрифт:
— «Голосом»?
— Несомненно. Я вас очень прошу: проверьте хорошенько, незаметно для тетки, нет ли все-таки у нее в спальне каких-нибудь репродукторов. Они могут быть совсем миниатюрными, прятаться в подушке, где-нибудь в изголовье кровати, в ночном столике, даже в лампе.
— Постараюсь, — ответила я, — только это трудно. Тетя в последние дни явно подозревает меня в чем-то, не доверяет
— Крепитесь, — сказал доктор Жакоб и, оживившись, добавил: — Да, я навел справки о той женщине…
— О какой женщине?
— Ну, о слепой, которая от внушения прозрела. Помните, вас еще так это поразило? Ее зовут Агнесой Рутен. — Ну?
— Как. я и предполагал, у нее не было органических расстройств зрения. Просто полгода назад от сильного нервного потрясения возник истерический амвроз, это вполне излечимо. Жалко, не встретил я ее до того, как она попала в лапы этих шарлатанов. Одной атеисткой было бы больше…
Я слушала его, и во мне закипала злость.
— Вами движет чисто научная любознательность, как и доктором Ренаром, а я тут с ума схожу!
— Но ведь тетя ваша здорова, вы можете успокоиться, — смутился Жакоб. — Наберитесь только терпения, мы их скоро поймаем…
Весь день мы сидели в своих комнатах — я и тетя.
Однако доктор Жакоб оказался прав. На следующее утро тетя вышла к завтраку опять вполне нормальной. Разговаривала, шутила, смеялась, потом уселась на террасе с вязанием.
И обед прошел тихо и мирно. Была суббота, и после обеда, как у нас повелось, тете принесли накопившиеся за неделю счета на подпись.
— Принеси, пожалуйста, мои очки и ручку, они в спальне, — попросила меня тетя.
Я выполнила ее просьбу.
— Что со мной? — вдруг растерянно пробормотала тетя.
Я подняла голову и с изумлением увидела, как она пытается взять со стола ручку и не может. Пальцы ее не слушались. Я подскочила к тете, схватила ручку и вложила в ее пальцы. Тетя держала ее, смотрела на ручку, но явно не знала, что же с ней делать дальше.
— Ну, пиши, — сказала я.
— А как? — каким-то ужасно жалобным и перепуганным голосом спросила тетя. — Я не знаю, как это сделать.
Тетя не притворялась. Она пыталась двигать ручкой по бумаге, но неуверенно и совершенно беспорядочно, точно маленький ребенок, схвативший карандаш, но еще не умеющий провести даже простую линию.
Не только я, но и сама тетя была на этот раз перепугана.
— Доктор, что со мной? — простонала она. — Я разучилась писать. Я больна?
— Не волнуйтесь, это пройдет, — пытался успокоить ее Ренар. — Обычный писчий спазм, к сожалению, весьма распространенный в наше время. А все от этих шариковых ручек. Положите ее и не волнуйтесь. Пойдемте, я осмотрю вашу руку. Сделаем примочку, и все пройдет.
Он увел ее и долго не возвращался. А я ждала, нервно расхаживая по террасе и теребя в руках носовой платок.
— Что с ней? — кинулась я к появившемуся, наконец, Ренару.
Старый доктор сокрушенно покачал головой и, понизив голос, ответил:
— Я думал, что это писчий спазм, но, боюсь, дело серьезнее. Скорее, это системный паралич. Все другие функции мускулатуры плеча не обнаруживают никаких отклонений от нормы, она только потеряла способность писать.
— Отчего?
Он пожал плечами.
Но я-то знала: это натворил опять проклятый «голос»…
— Надо будет отвезти ее в город, показать специалистам, — озабоченно проговорил Ренар, поглядывая на старинные часы «луковкой». — Она так перепугана, что, конечно, согласится поехать.
Мы решили с ним уговорить тетю поехать в понедельник в город.
Но первое, что я услышала, проснувшись на следующее утро, был радостный тетин голос:
— Я умею писать! Я умею писать!
Я взяла у нее исписанный листок с некоторой опаской. Торопливые, налезающие одна на другую фразы, по смыслу не связанные между собой. Но они вполне логичны, никаких ошибок. Незаметно никаких признаков помешательства. Я вздохнула с облегчением.
Но тетя тут же села застол, выписала чек на пять тысяч франков, вложила в конверт и велела сейчас же отправить его «Внимающим Голосам»…
На другое утро тетя выглядела опять совершенно нормальной, но после завтрака вдруг выкинула нелепый поступок: внезапно сняла с подоконника цветочный горшок с кактусом, завернула его в платок, поставила на стол и трижды низко поклонилась ему.
А потом как ни в чем не бывало повернулась к нам с доктором Ренаром и стала продолжать прерванную беседу.
Во вторник тетю вдруг поразила глухота. Она ничего не слышала, была ужасно напугана, металась по всему дому, плакала, умоляла доктора Ренара спасти ее от глухоты. На нее страшно было смотреть. Нам приходилось все свои ответы и слова утешения писать ей на больших листах бумаги.
Доктор Ренар вызвал из города знакомого врача-ушника. Тот немедленно приехал, и они в столовой, где было светлее, начали осматривать тетю.
Похоже, консилиум грозил затянуться надолго. Я решила воспользоваться удобным моментом и осмотреть спальню тети, как просил доктор Жакоб. Надо непременно найти, где же прячется этот губительный «голос». Я не могла больше вынести тревоги и мучения, которые он доставлял и тете и мне.
Я лихорадочно перерыла всю спальню, тщательно проверил' каждый уголок.
Ничего нет.
— Что ты здесь делаешь? — вдруг услышала я встревоженный голос тети.
Она стояла на пороге и смотрела на меня.
Залившись густой краской, я начала лепетать что-то невнятное:.
— Вот решила прибраться… стереть пыль.
Но ведь тетя оглохла. Она не слышала моих жалких оправданий.
— Что ты здесь ищешь? Как ты смела обыскивать мою комнату? Тебе мало моих несчастий? — бушевала тетя.