Искатель. 1968. Выпуск №6
Шрифт:
— Я подумал, что вам захочется узнать, — сказал отец. — С мальчиком все будет в порядке. Может быть, станет чуть прихрамывать, говорит доктор, но все будет в порядке.
Мартин кивнул:
— Я благодарю бога за это.
— Вы уронили вот это возле дома, — сказал Роберт, передавая ему бумажник. — Я заглянул внутрь.
— И?..
— Он кое-что рассказал о вас, — честно признался Роберт. — Водительские права, визитные карточки, деньги. — Он помолчал. — Похоже, что вы в самом деле Мартин Слоун. Вам тридцать шесть лет. В Нью-Йорке у вас есть квартира…
Он еще помолчал,
— Тут написано, что на водительские права срок выходит в тысяча девятьсот шестидесятом. Это ведь через двадцать пять лет. И даты на бумажках… на деньгах… Эти годы тоже еще не наступили.
Мартин прямо взглянул отцу в лицо.
— Значит, теперь ты знаешь, да? — спросил он.
Роберт кивнул.
— Да. Знаю. Я знаю, кто вы, и знаю, что вы пришли сюда издалека. Издалека… и во времени тоже. Я не знаю, зачем или как. А вы?
Мартин покачал головой.
— Но зато вам известно кое-что другое, а, Мартин? То, что еще только должно случиться…
— Да, мне это известно.
— И вам известно и то, когда ваша мать и я… когда мы…
— Да, я это тоже знаю, — шепотом сказал Мартин.
Роберт вынул трубку изо рта и долгое время пристально смотрел на Мартина.
— Ну что ж, говорить этого не надо. Мне бы лучше этого не знать. Это ведь часть той тайны, с которой мы живем. И я думаю — пусть это так навсегда и останется тайной. — Он умолк на мгновение. — Мартин?
— Да, папа.
Роберт положил Мартину руку на плечо.
— Вы должны уйти отсюда. Вам здесь нет места. И ничего вашего уже нет. Вы понимаете?
— Я вижу, что это так, — тихо сказал Мартин, кивнув головой. — Но понять… нет, понять этого я не могу. Почему нет?
— Мне кажется, потому, что в жизни нам выпадает только одна возможность. Может так быть, что на каждого отпущено только одно лето. — Роберт улыбнулся. Теперь в его голосе звучало глубокое и сердечное сострадание. — Тот мальчик, тот, которого я знаю, тот, который здешний. Это его лето, Мартин. В точности как когда-то оно было вашим. — Он покачал головой. — Не заставляйте его делиться с вами.
Мартин поднялся и смотрел теперь в сторону, в темноту парка.
— Там… так плохо? Там, откуда вы пришли? — спросил Роберт.
— Я так считал, — ответил Мартин. — Я живу как в бешеной гонке, папа. Я слаб — и вот я выдумал, что я силен. Мне страшно до смерти — а я играю этакого сильного человека. Но внезапно все это настигает меня. И я почувствовал такую усталость, папа. Я почувствовал такую адскую усталость, потому что гонка была такой долгой… И тогда… в один прекрасный день я понял, что я должен вернуться. Я должен был вернуться и прокатиться на карусели, и послушать джаз с эстрады, и полакомиться сахарной ватой… Я должен был остановиться и перевести дух, закрыть глаза, вдыхать этот запах и слушать…
— Мне кажется, мы все этого хотим, — тихо заметил Роберт. — Но ведь, Мартин, когда вы вернетесь
Молчание. Мартин повернулся, чтобы посмотреть на отца. Его душила любовь, самая нежная нежность, какое-то звено, которое связывало его с этим человеком сильнее и глубже, чем зов крови.
— Может быть, папа, — сказал он, — может быть. Прощай, папа.
Роберт отошел на несколько футов, остановился, постоял так, спиной к Мартину, потом снова повернулся к нему.
— Прощай… сын, — сказал он.
Через мгновение он уже исчез. За спиной у Мартина тихо пришла в движение карусель. Огни были погашены, ни единого звука не раздавалось, только смутные силуэты коней перемещались по кругу. Мартин ступил на карусель, когда она двинулась в свой круговой путь, — безмолвный табун деревянных скакунов с нарисованными глазами, ночной быстроногий табун.
Карусель обошла полный круг, затем стала останавливаться. На ней никого не было. Мартин Слоун исчез.
Мартин Слоун вошел в аптеку. Это была та самая аптека, которую он помнил еще мальчишкой, но внутри она ничем не напоминала ту, кроме разве что общих очертаний да кроме лестницы, что вела к кабинету на антресолях. Теперь здесь было светло и весело от разноцветных полосок флуоресцентных трубок, оглушительно играл сверкающий огнями музыкальный автомат, замысловатый сатуратор с газировкой блистал хромированными частями. Было полным-полно старшеклассников, которые танцевали под эту громкую музыку или увлеченно листали журналы для подростков в уголке возле окна, выходящего на улицу. Аппарат для кондиционирования воздуха источал прохладу. Мартин пробирался сквозь сигаретный дым, сквозь орово рок-н-ролла, сквозь смеющиеся голоса подростков и их подружек, оглядываясь в поисках хотя бы чего-нибудь, что было бы ему знакомо. Молодой продавец газировки улыбнулся ему через стойку.
— Привет! — сказал он. — Что бы вы хотели?
Мартин уселся на кожаное сиденье хромированного табурета.
— Может быть, шоколадную содовую с мороженым, а? — сказал он парнишке за стойкой. — Мороженого три шарика.
— Три шарика, — повторил парнишка. — Сейчас я вам это мигом все сварганю. Будет первый класс! Тридцать пять центов. Ладно?
Мартин улыбнулся не без грусти.
— Тридцать пять, говоришь? — взгляд его снова обежал помещение. — А что старый мистер Уилсон? — спросил он. — Был когда-то здесь владельцем.
— А, он умер, — ответил парнишка. — Давным-давно. Лет пятнадцать назад, а может, и двадцать. Какое вам мороженое — шоколадное, ванильное?
Мартин не слушал его.
— Ванильное? — повторил парнишка.
— Я передумал, — сказал Мартин. — Я, пожалуй, не стану брать эту содовую. — Он стал подниматься с табурета и едва не упал, потому что его правая негнущаяся нога на момент оказалась в неловком положении. — Табуреты эти не для таких ног деланы, — заметил он с горестной улыбкой.
Парнишка за стойкой поддержал разговор: