Искатель. 1970. Выпуск №3
Шрифт:
Та-та-та… застучали пулеметы. Захлопали зенитки. Самолет с черными крестами на крыльях снова взмыл вверх. Человек проводил его взглядом и вошел в подъезд. Навстречу шагнул милиционер с автоматом на груди.
— Ваш пропуск!
Вошедший достал удостоверение.
— «Николай Прокофьевич Рыбальченко», — прочел милиционер и кивнул: — Проходите.
В здании обкома было темновато: перекрещенные широкими полосками бумаги окна плохо пропускали свет.
Последний раз Николай Прокофьевич был в обкоме три месяца назад, на активе рыбаков. После актива он еще дня два ходил по кабинетам этого большого здания. Раз уж приехал в Ростов, хотелось решить сразу все вопросы. Обком запомнился деловой суетой, шумом голосов. Сейчас в коридорах стояла тишина. И только где-то за одной из дверей одиноко постукивала пишущая машинка.
Секретарь обкома поднялся навстречу Николаю Прокофьевичу, крепко пожал ему руку, потом подвел к карте, лежавшей на столе, и сказал:
— Давай-ка обсудим. Вот смотри — район действий твоего отряда…
Садясь в машину, Николай Прокофьевич мысленно повторил слова, сказанные секретарем обкома на прощание! «Ну, рыбак, надеемся на тебя». И бросил шоферу:
— Поехали.
Утром, когда они спешили в Ростов, на машину спикировал фашистский самолет. Пулеметная очередь взрыла землю перед радиатором. Километром позже они подъехали к сожженной, развороченной взрывом колхозной полуторке, валявшейся у обочины, и все это — и вражеский самолет над головой, и искореженный кузов полуторки, и растерянное лицо шофера, стоящего рядом, — отдалось горьким сознанием, что война пришла к самому порогу дома.
В поселок Покровку Николай Прокофьевич добрался, когда солнце склонялось за далекие холмы. У околицы Рыбальченко сказал шоферу:
— Давай к Совету.
В исполкоме в тесном кабинете председателя его уже давно ждали.
Рыбальченко вытер большим клетчатым платком лицо, налил из графина в стакан желтоватой степной воды. Выпил залпом. Налил второй стакан. В дороге горло запорошило пылью.
За окном скрипели телеги, слышались голоса людей. Поток машин, телег, груженных мешками, казался бесконечным. Колхозники гнали скот, вывозилось оборудование заводов. Женщины несли многопудовые узлы. Плакали дети, и простоволосые старухи, сидя на телегах, смотрели на бредущих по пыли людей.
Николай Прокофьевич отошел от окна, подсел к столу. Областным комитетом партии он, директор Синявского рыбозавода, был назначен командиром партизанского отряда. Утвержденный комиссаром отряда первый секретарь Неклиновского райкома партии Александр Пахомович Даниловский сказал:
— Ну что, Николай Прокофьевич, давай команду! Рыбальченко провел ладонью по усталым глазам и глянул на завхоза райкома Кузьму Марковича Фоменко:
— Тебя, Маркович, оставим здесь, в Покровке для связи. Ты инвалид еще с империалистической.
Рыбальченко чуть приметно улыбнулся.
— Вот и твоя деревяшка пригодилась. Сослужит службу.
И, согнав с лица мимолетную улыбку, заключил:
— Сегодня ночью всем отрядом уйдем в плавни.
Помолчали.
О чем в эту минуту думал каждый — трудно сказать. Ясно было одно: завтра передовой позицией мог стать огород за околицей.
Мягка пыль степного шляха. Каждый из сидящих за столом топтал ее босыми ногами, гоняя пацаном на хворостинке. Позже, с гармонью, заломив фуражки на затылок, парнями ходили они по шляху, А потом и детей своих повели… Но круто распорядилась жизнь. Уходить от родных хат должны были они все по тому же шляху.
Вечером Покровка затихла. Прошли последние беженцы, опустела дорога.
В полночь во дворе исполкома раздались голоса. Трудно различимый в ночной темноте, подтянулся строй партизан. Рыбальченко сошел с крыльца и остановился перед бойцами.
— Рассчитайсь! — подал команду помощник командира отряда.
— Первый… второй… третий… — полетело от бойца к бойцу.
Басовитый голос сказал:
— Двадцать пятый. Последний.
Рыбальченко шагнул ближе к строю.
Много раз ему приходилось выступать перед людьми. На праздниках в цехах рыбозавода, которым он руководил, на партийных активах и собраниях, и он всегда находил подобающие случаю слова. А сейчас Николай Прокофьевич думал о том, что у него, нет слов, которыми он мог бы передать сжимавшие сердце чувства.
— Товарищи, мы уходим от родных домов ночью, но мы вернемся с победой, — сказал он и понял, что больше ничего говорить не надо.
Он хорошо знал каждого в строю. Это были рыбаки, с которыми он проработал локоть к локтю не один год. И он знал, что сейчас всеми ими владеет одна мысль, одно стремление — скорее пойти в бой.
«Партизаны действуют небольшими группами, нападая из плавней на отдельные машины, обозы, повреждают железнодорожные пути, линии связи».
На десятки километров зеленой стеной протянулись камышовые плавни. Шагнет человек в заросли и исчезнет, словно и не было его. Не только пешехода — всадника с головой укрывают плавни! А если забредет в камыши не знающий здешних мест — тяжко ему придется. Душно в знойный день в плавнях. Жаркие испарения затрудняют дыхание, тучей облепляет лицо комарье, ноги вязнут в тине…
Плавни надежно укрыли партизанский отряд.
Осень сорок первого была на Азовье трудной. Горели рыбачьи селенья, едкий дым плыл над степью. По ночным дорогам, не выключая фар, пылили фашистские машины. Водители останавливали тяжелые грузовики у колхозных бахчей, по-хозяйски ходили по полям, грузили в кузова пудовые азовские арбузы. Машины шли дальше. Солдаты, с засученными по локоть рукавами, в сдвинутых на затылок пилотках, горланили песни. Непривычные это были для русского слуха песни. Рубленые ритмы, как стук подкованных сапог, бились над ковылями.
Пал Ростов, гитлеровцы взяли Таганрог.
Накануне первой партизанской операции в плавни пришел Кузьма Маркович Фоменко. Старик тяжело опустился на охапку камыша и заплакал. Потом, успокоившись, рассказал:
— Все разбито в Покровке, испоганено. Предателя во главе села поставили. Меня дважды били. Держали в комендатуре несколько дней. Потом выпустили. Видно решили — что взять с калеки…
Фоменко вытер лицо рукавом. Меняя тон, сказал:
— Подсмотрел я, как подойти к ихнему складу с горючим. Если его грабануть — дороги надолго станут. У них все на моторах.
Уже стемнело, когда от основной базы отряда, укрывшейся в самом сердце плавней, отошли две лодки. На первой плыли Рыбальченко и Фоменко, на второй — группа партизан. Миновав заросли камышей, лодки пошли по чистой воде к устью небольшой протоки.
Темнота сгущалась все больше и больше. Уже трудно было рассмотреть берега, но Фоменко уверенно вел лодки. Так продолжалось часа два. Наконец он шепнул Рыбальченко:
— Пора приставать!
Лодки повернули и, с хрустом подминая сухой камыш, ткнулись в берег.