Искатель. 1971. Выпуск №5
Шрифт:
За перевалом мы сошли с тропы и углубились в джунгли. Каждый шаг тут давался с трудом. Тяжелая сырость, сочащаяся по ветвям, льющаяся за воротник вода… Ноги вязнут в хлюпающей грязи, идешь словно по набухшей водой губке.
Моросит дождь, а дышать трудно. Воздух липкий, густой, застойный, будто в оранжерее. И кругом могильная тишина, не пролетит, не пропоет птица, только монотонно шелестит и шелестит дождь.
Мне вдруг подумалось, что природа здесь ведь совсем не изменилась с пиратских времен. Когда «джентльмены удачи» высаживались на остров, чтобы припрятать награбленные
Невольно я начал даже озираться по сторонам, словно опасаясь пиратской засады…
Неподвижные лианы жадно обвивают деревья и свисают сверху тесно переплетенными космами. Деревья сгрудились, обнявшись, словно вцепились друг в друга мертвой хваткой. Сделаешь шаг — и путь преграждает лиана. Второй шаг — проваливаешься в яму, замаскированную раскидистыми ветками каких-то невиданных папоротников.
А дальше приходится перелезать через трухлявый ствол упавшего дерева, чтобы тут же напороться на преграду из предательских острых шипов, раздирающих в клочья одежду и до крови царапающих кожу. А каждая ранка, полученная в этих тропических джунглях, потом наверняка превратится в болезненную и долго не заживающую язвочку.
Если же добавить сюда тучи вьющихся над головой москитов, свирепых летающих муравьев, еще какой-то бесчисленной мелкой нечисти, то быстро пропадет всякое желание искать сокровища в этом сыром зеленом аду.
Удовольствие от вылазок на берег получали только наши биологи. Их все восхищало: и летающие муравьи, и москиты, и огромные ящерицы игуаны, весьма устрашающие на вид, похожие на доисторических чудищ. При нашем приближении они не проявляли ни малейшего страха, а начинали грозно покачивать головами, вызывая нас на бой. Можно было подойти к ним и даже схватить за длинный скользкий хвост.
Как и на недалеких отсюда Галапагосах, на острове Абсит причудливо смешивалась фауна умеренных широт и экваториальная. Рядом с игуанами тут можно было увидеть греющихся на камнях морских львов, а осенью, говорят, сюда даже заплывают из Антарктики пингвины.
Животные на этом островке вели себя вопреки всем законам здравой логики. Не только игуаны, но и птицы фрегаты с огромными крыльями, и морские львы, греющиеся на прибрежных скалах, подпускают к себе людей почти вплотную. На острове нет хищников, поэтому местные звери просто не привыкли бояться и спасаться бегством.
А в джунглях один из наших исследовательских отрядов случайно наткнулся на большое стадо кабанов. Кабаны сначала атаковали биологов, так что многие поспешили забраться для безопасности на деревья, а потом обратились в бегство. Ученые уверяли, что это были вовсе не дикие кабаны, а одичавшие потомки самых обыкновенных домашних свиней, завезенных сюда кем-то из искателей кладов. Еще пираты, китобои и кладоискатели завезли сюда коз и коров, все они тоже давно одичали, не подпускают человека близко, в отличие от местных животных, диких, так сказать, испокон веков!
— Ну не проклятый ли остров?! — не преминул повторить по этому поводу Леон Барсак.
Он не выражал ни малейшего желания сойти на берег, предпочитая отсыпаться в отведенной ему каюте или бродить из одного салона в другой, даже на палубу выходил редко. Искусственный климат, создаваемый во всех внутренних помещениях «Богатыря» превосходными кондиционерами, казался ему гораздо приятнее опостылевшей сырой оранжерейной духоты.
Улучив, когда у Володи Кушнеренко выдавался свободный момент, я с его помощью заводил с французом беседы, хотя штурману уже надоели обязанности переводчика.
Я пытался расспрашивать его о приключениях, пережитых на острове «Не дай бог!», осторожно заводил речь о погибших товарищах. Но ничего не получалось, видно, детектив из меня неопытный. Леон сразу мрачнел, начинал нервничать, отвечал туманно, сбивчиво и спешил уйти. Нет, тут явно было что-то нечисто. Эти расспросы были ему явно не по душе, и я поскорее прекращал их, опасаясь быть слишком назойливым.
Гораздо охотнее Барсак рассказывал нам с Володей живописные подробности всяких своих прежних путешествий.
— Я большой авантюрист, странствующий рыцарь Романтики! Я любитель тайн и не нахожу покоя, пока не разгадаю их до конца. Меня интересует судьба пропавшего без вести путешественника, корабля, почему-то не вернувшегося из плавания. В поисках тайн я исколесил весь мир, побывал в Африке и в Южной Америке и вот забрался сюда… О, поверьте мне, тайн здесь вполне достаточно! Пожалуй, даже больше, чем нужно.
Иногда, увлекшись, он даже начинал громко декламировать свое любимое стихотворение «Бродяги» канадского поэта Роберта Сервиса, прозванного «Джеком Лондоном в поэзии». Оно мне тоже так понравилось, что я даже пытался его довольно неуклюже перевести, а потом отыскал по возвращении в Москву отличный перевод в одном журнале:
Есть люди, которым жизнь тесна,Им трудно на месте жить.Прощайте, друзья и родная страна,Уходят они бродить…Порой к нам присоединялся Сергей Сергеевич. Он, растравивший всех пиратскими историями, вроде тоже совсем не интересовался островом, с утра до вечера как ни в чем не бывало продолжая работать у себя в лаборатории или в отлично оборудованных мастерских, которыми всегда любит похвастать. На берег он больше не сходил, раза два нырнул было с аквалангом, но остался недоволен:
— Слишком много акул. А пугнуть их биологи не дают, нарушу, говорят, им естественную картину.
Сегодня утром мне опять удалось упросить Володю хоть полчасика погулять на палубе со мной и с французом. Только мы разговорились, из двери рубки выглянул озабоченный Волошин.
Увидев нас, он вышел на палубу, потянулся, так что хрустнули косточки. За ним появился Казимир Павлович Бек — видимо, они только что освободились после оперативной летучки.
— Давайте хоть пройдемся, Казимир Павлович, — пригласил Волошин. — А то скоро совсем ходить разучимся. Тем более тут такая милая компания. Побеседуем за клады, как говорят в Одессе. Очень полезно после совещания!