Искатель. 1976. Выпуск №1
Шрифт:
Квартира Рамазановой была хорошо обставлена, со вкусом украшена, и все это было разбросано, перемешано, разор и хаос царили здесь сейчас. Около трельяжа на низеньком пуфе лежал расчесанный и завитой шиньон, и этот треклятый шиньон все время отвлекал меня, расслаблял внимание, потому что с того места, где я сидел, был он сильно похож на отрубленную голову, и эта аккуратная прическа отрубленной головы не давала мне покоя. И два мальчика — десяти и пяти лет — испуганно посверкивали зрачками. А сама Рамазанова держалась хорошо. Молодая, стройная женщина с быстрыми синими глазами. Только
— Нет, кроме этих ста двадцати рублей и моего кольца, они ничего не забрали, — быстро повторяла она, и так она все время напирала на то, что больше все равно им здесь нечего было взять, будто боялась: не поймут все присутствующие здесь безысходной бедности и сирости ее. А так-то держалась она спокойно, уверенно, вот только о пальцах своих она совсем забыла, и я все время внимательно наблюдал за ними. Руки у нее были красивые, ухоженные, нежные, и так неожиданно и неприятно было видеть эти руки, сведенные острой судорогой страха и непереносимого душевного волнения. Пальцы крючились, шевелились, сжимались, снова быстро распрямлялись, тряслись истерической тонкой дрожью, и, чтобы как-то унять эту дрожь, совершенно подсознательно Рамазанова переплетала их, сцепляла в замок, быстро терла ладонь о ладонь. И вот эта, отдельная от нее, суетливая жизнь насмерть испуганных рук заставляла меня думать о том, что Рамазанова говорит далеко не все.
Я подошел к столу, заглянул через плечо Гнездилова в протокол, похмыкал, вырвал из блокнота лист бумаги и написал на нем: «Умар Рамазанов, коммерческий дир-р промкомбината общ-ва «Рыболов-спортсмен». Потом отозвал к двери молоденького участкового, протянул ему листок и шепнул:
— Позвони в УБХСС, капитану Савостьянову. Спроси, так ли зовут его клиента, который подался в бега?
— Слушаюсь.
Участковый вышел, а я вернулся на свой стул, в угол комнаты.
— А как они объяснили вам причину обыска? — спрашивал Гнездилов. — Ну почему, мол, обыск у вас надо сделать?
Рванулись, замерли, прыгнули и снова сжали друг друга пальцы.
— Ничего они не объяснили, — сказала медленно Рамазанова. — Просто объявили, что есть санкция прокурора на обыск и показали бумагу с печатью.
— Но ведь в бумаге должно быть написано, зачем и на каком основании производится обыск?
Рамазанова пожала плечами:
— Я очень испугалась. У меня все перед глазами прыгало — я ничего не понимала.
— Рашида Аббасовна, сядьте, пожалуйста, вот сюда, поближе, — сказал я. — Мне надо задать вам несколько вопросов.
Рамазанова горячо, толчком мазнула меня по лицу взглядом быстрых синих глаз, подошла ближе, оперлась коленом о стул, не села.
— Из ответов, которые вы дали инспектору Гнездилову, я понял, что ваш супруг Умар Рамазанов здесь не проживает, а детей вы воспитываете и содержите сами.
— Да, правильно.
— Когда вы расстались с мужем?
— Года полтора назад.
— Извините за любопытство, почему?
Рамазанова дернула плечом, сверкнула золотыми зубами:
— Пожалуйста, я вас извиняю, но это к делу, не имеет
— Может быть. А может быть, имеет. И уж поверьте, я вам эти вопросы задаю не для того, чтобы вечерком с соседями обсудить подробности вашей личной жизни. Итак, почему вы расстались с вашим мужем? Когда? При каких обстоятельствах? Кто был инициатором разрыва?
Если бы не пальцы — затравленные, трясущиеся, неловкие, то по лицу Рамазановой можно было бы легко прочитать: какими же глупостями вам угодно заниматься во время серьезного дела!
— Года полтора назад, точнее даты я не помню, мой муж, видимо, нашел себе другую женщину — поздно приходил, иногда не ночевал, пьянствовал. Начались скандалы, и однажды он совсем ушел. Где он сейчас живет, я не знаю.
— Ага, значит, не знаете. Так и запиши, Гнездилов — не знает. И в последние полтора года вы с ним не виделись?
— Нет, не виделись, и где он сейчас, не знаю.
— Хорошо. А в этой квартире давно живете?
— Около года.
— Очень хорошо, — бормотнул я. — И уж снова простите меня, но мне это надо знать: к вам сюда какие-либо мужчины ходят? Ваши приятели, знакомые или, может быть, бывшие друзья мужа?
— Нет, не ходят. Ни-ка-ки-е мужчины — ни приятели, ни знакомые, ни друзья.
Я поднялся со стула, прошел по комнате, будто раздумывая над чем-то, остановился около пуфа и дотронулся до шиньона и вдруг, встав на колени, выкатил из-под дивана два совершенно новеньких игрушечных автомобиля. Красиво раскрашенные немецкие пожарные машины — с лестницей, шлангами, брандмайором в каске:
— Чьи же это такие шикарные машины? — спросил я у ребят.
— Мои, — сказал басом младший, а старший ничего не сказал, только исподлобья смотрел на меня быстрыми своими материнскими глазами.
— А кто же тебе подарил эту машину? — спросил я.
И снова старший ничего не сказал, а только толкнул младшего, но тот еще не понимал таких вещей, он подбежал ко мне, схватил свою машину и сказал готовно, с гордостью:
— Папа подарил!
Я повернулся к Рамазановой и увидел, что пальцы у нее больше не дрожат. Обоими кулаками она ударила в столешницу и закричала пронзительно-высоко, захлебываясь собственным криком, клекотом, замиравшим у нее в горле:
— Как вы!.. Как вы смеете!.. Как вы смеете допрашивать детей!.. Кто вам беззаконничать разрешил?..
В это время хлопнула дверь и вошел участковый, Рамазанова замолчала на мгновенье, и в возникшей театральной паузе лейтенант сказал:
— Все точно так. Это он, товарищ старший инспектор…
И Рамазанова сникла, увяла, она как-то в цвете даже поблекла, и в одно мгновенье на ее лице проступило огромное утомление, будто нервное напряжение держало ее все это время, как каркас, и теперь, когда оно растаяло, рухнуло несильное — без веры, без правды, без убеждения — все некрепкое сооружение ее личности. Я сел на свой стул в углу и негромко сказал: