Искатель. 1976. Выпуск №2
Шрифт:
— Что вы сказали супруге?
— Что я сказал — я сказал: «Женя, несчастье! Только не беспокойся, я в ОБХСС, сам не знаю за что! Иди к людям, Женя!..» Тут он нажал на рычаг и разъединил мне разговор…
— Так, понятно. Что дальше было?
— Мы вышли, на улице стоял «Москвич», мы сели оба назад и поехали. В Серпухове мы вышли из машины, и он сказал шоферу: «Не уезжай, подожди, я скоро буду». Он ввел меня в горотдел, посадил в коридоре и сказал, чтобы я сидел на месте, когда я понадоблюсь, меня вызовут. И ушел. Я и сидел. Жаль, что
Когда мошенник вез Понтягу в Серпухов, к нему на квартиру явились еще два афериста и заявили его жене, что он арестован, произвели обыск и изъяли денег, ценностей и вещей на сумму около пяти тысяч рублей. Жене и в голову не пришло усомниться в чем-либо, коль скоро за полчаса до этого позвонил сам Понтяга и сказал, что случилось несчастье и он — в ОБХСС.
— Пропади они пропадом, эти деньги, — устало повторял Понтяга, размазывая в пепельнице окурок. — Мне пять часов сидения там дороже стоили…
Пять часов просидел он на стуле в коридоре горотдела, пока кто-то не обратил на него внимание и спросил, кого он дожидается. Никакого капитана Севастьянова в горотделе не было, и Понтяга долго доказывал, что именно к нему он вызван для дачи показаний и по его указанию задержан. Понтягу привели в дежурную часть, где он с самого начала изложил всю историю, и там, мгновенно смекнув, что к чему, связались с Петровкой и позвонили домой к Понтяге… Очень меня интересовала фамилия «Севастьянов», и мне не верилось, что это случайное созвучие с фамилией нашего инспектора из УБХСС Савостьянова. Я спросил Понтягу:
— Вот повезло этому мифическому Севастьянову — вы его и не видели, а фамилию запомнили. А мошенник вам удостоверение показал даже, а его вот вы запамятовали…
— Так Севастьянов мне фамилия хорошо знакомая, — живо отозвался Понтяга. — Меня обэхаэсовец с такой фамилией два года назад допрашивал.
— А по какому поводу он вас допрашивал?
— Этот Севастьянов вел дело промкомбината общества «Рыболов-спортсмен».
Да, значит, я не ошибся: он действительно имел в виду Савостьянова, но в повестке было написано — Севастьянов.
— А почему он вас допрашивал по делу «Рыболова»?
— Ашотакоэ? Через наш павильон реализовывали фурнитуру, которую делали на промкомбинате.
— И что, были у него к вам претензии?
— Боже спаси! Документальная ревизия и три допроса — много волнений и никаких претензий. Я себе не враг — брать «левак» у этих «Рыболовов», которые под конец уже зарвались, как налетчики с Молдаванки.
Безусловно, надо потолковать обо всех этих делах с Савостьяновым — он знает их лучше всех, и у него могут появиться наиболее реальные идеи.
— Соломон Иванович, напишите мне, пожалуйста, подробное заявление, как все это происходило…
Писал он довольно долго, а я стоял у окна и смотрел, как начавшийся маленький дождик растушевывает вокруг фонарей сиреневые дымные пятна, похожие на воздушные шары, случайно зацепившиеся
Понтяга пыхтел, горестно вздыхал, бесперечь шмурыгал насморочным носом и время от времени советовался сам с собой: «Ашотакоэ? Таки я не мог этого знать… Ай-яяй!»
Я спросил его:
— Скажите, а какая у вас зарплата?
Он быстро поднял голову.
— Вы хотите знать, откуда у меня есть на пять тысяч ценностей? — Но тут же поправился: — Откуда у меня было на пять тысяч, потому что у меня сейчас есть не ценностей, а хрен в сумке.
— Нет, я не спрашивал, откуда у вас на пять тысяч ценностей. Я спрашивал, какая у вас зарплата.
— Сто тридцать рублей у меня зарплата и еще прогрессивка. Но у меня есть два сына, дочь, две снохи, зять — и все работают и на кусок хлеба с маслом имеют…
Я читал его путаное объяснение, с огромным количеством ошибок, повторов, бестолковых пояснений, вынесенных в низ страницы, и нелепых предположений, заключенных в скобки, и думал я о том, как хорошо, что «Экклезиаст» взялся написать совсем другой Соломон.
Когда я подписал пропуск на выход Понтяге и его жене, длинная стрелка электрических часов пружинисто изогнулась и перепрыгнула к шестерке — половина двенадцатого.
Я так устал, что не было сил встать, запереть сейф, спуститься на лифте вниз и пройти двести метров до троллейбусной остановки, — в этот момент я ужасно пожалел, что мне по должности не полагается в кабинете дивана, самый раз было бы сейчас растянуться на его прохладной дерматиновой спине и проспать без сновидений, не шелохнувшись, минут пятьсот, быстрых, сладких, полных забвений от всей этой невыносимой круговерти больших и малых горестей.
И еще мне очень хотелось есть — из последней своей заветной десятки я потратил сегодня только рубль на такси. Но ночной буфет у нас года два как закрыли — Халецкий шутил, что из-за сокращения преступности его работа в ночное время стала нерентабельной, а дома у меня наверняка ничего не было. Придется потерпеть до утра.
Посидел еще немного, плавая в сонной одури огромной усталости, похожей на обморок, потом встал, запер сейф, погасил настольную лампу и собрался уходить. Но вспомнил, что мне велел вечером позвонить Шарапов. Посмотрел с опаской на часы — спать, наверное, уже улегся, но не исполнить его приказа я не имел права и набрал номер.
— У телефона, — раздался его свежий голос.
— Товарищ генерал, Тихонов докладывает.
— А-а, привет, привет. Ну что, закончил?
— Да, только что отпустил их.
— Какие планы?
— Как говорится в уставе караульной службы: «Спать тире отдыхать, лежа, в скобках, не раздеваясь».
— А ты ужинал?
Я начал неопределенно мычать, опасаясь руководящей заботы о моем рационе, — уж не надумал ли мой шеф подкинуть мне на сегодня какую-нибудь работенку? Шарапов, видимо, понял причины моей застенчивости, засмеялся: