Искатель. 1976. Выпуск №2
Шрифт:
— Я… я… я… не… никогда, — вдруг начало прорываться из Позднякова.
С непостижимой быстротой и легкостью для такого тяжелого корпуса комиссар выскочил из-за стола и устремился навстречу к Позднякову.
— Давай, давай, Поздняков, скажи, что ты думаешь по этому поводу! А то ты молчишь, мне ведь и неизвестно, может быть, ты считаешь, что я не прав, чиню тут над тобой, несчастным, суд и расправу, когда ты мне и слова сказать не можешь.
— А-а-а! — с хрипом выдохнул Поздняков и обреченно махнул рукой.
Шарапов прошелся по кабинету, чуть не налетел на рефлектор, чертыхнулся, кряхтя, наклонился, поднял с пола и поставил рефлектор на
— Вот так с бестолковыми работниками часто получается — поднимают повыше, чтобы под ногами не болтались.
Потом снова вернулся к нам, неподвижно замершим у стола, остановился напротив и раздельно сказал:
— На фронте войсковая часть за утерю знамени и оружия подвергалась расформированию и исключению из списков армии. Твое удостоверение, Поздняков, это частица красного знамени милиции, это знамя отдельной боевой единицы, название которой — офицер советской милиции. Властью рабочих и крестьян тебе дано это маленькое знамя и вместе с ним права, ни с чем не сравнимые. Ни с чем — понял? И сейчас эти права преступники используют против тех, кого ты защищать должен! Под твоим знаменем и с твоим оружием в руках! И, прости уж меня великодушно, запасных знамен у меня нет и лишнего оружия не валяется…
Наступившая тишина судорожно билась от тяжелого дыхания Позднякова, который спросил беспомощно:
— Что же мне делать-то теперь?
— Преступников поймать! — рубанул Шарапов, круто повернувшись к нему на каблуках. — В бою вернуть свою честь и оружие!
Поздняков сделал руками такой жест, что, мол, я ведь только и прошу об этом, дайте только возможность. Шарапов сказал ему:
— Вот Тихонов берет тебя на поруки, так сказать, на свою ответственность. Ты подумай, чем он рискует, — подошел к несгораемому шкафу, вынул из кармана кожаный мешочек с ключами, долго искал нужный, вставил в прорезь сейфа, звякнул замок, отворилась полуметровой толщины дверь, и Шарапов что-то достал с нижней полки — обернутый в газету сверток, положил его на стол, запер дверь снова. — А как же нам быть с оружием-то, если Тихонов тебя подключит к реализации?
Поздняков сглотнул слюну, кадык прыгнул у него на шее, как мяч, он сипло сказал:
— Да только бы нам выйти на них с товарищем капитаном Тихоновым, я их голыми руками пополам разорву.
И, глядя сбоку на жилистую сухую стать Позднякова, я сразу поверил ему. Шарапов засмеялся, блеснув светлым рядом золотых коронок.
— Вот это ты бы мне удружил, Поздняков. Мне ко всем делам не хватает только, чтобы преступники застрелили офицера милиции из служебного оружия. Успокоил! — Он развернул газету, и я увидел старую, сильно вытертую кобуру армейского пистолета ТТ, давно уже снятого с вооружения.
— Безоружным пустить тебя против заведомо вооруженных преступников я не могу, — сказал Шарапов. — А выдать тебе новый табельный пистолет не имею права, да и, честно говоря, не хочу.
Разговаривая, он неторопливыми, но очень точными, уверенными движениями расстегнул кобуру, вынул пистолет, когда-то воронено-черный, а сейчас уже сильно пообтершийся до светлого стального блеска, заботливо смазанный, жирно блестящий, сдвинул защелку, вытащил обойму, пересчитал ногтем патроны, щелкнул затвором, посмотрел в ствол, загнал в магазин обойму, поставил на предохранитель. Подошел к нам и протянул Позднякову оружие:
— На, Поздняков, это мой собственный пистолет. Четыре года он мне на фронте отслужил, да и после, здесь уже, слава богу, ни разу не
Шарапов сел за стол, короткопалыми своими сильными ладошками разгладил газетный лист, сложил его аккуратно сначала вдвое, потом вчетверо и убрал сложенную старую газету в ящик стола, словно было у него обязательство потом снова завернуть возвращенный пистолет именно в эту газету — не знаю, может быть, чем-то была дорога ему именно эта газета, а может быть, он сделал это по рассеянности, во всяком случае я этого не понял, ибо предугадывать поступки моего генерала очень трудно, даже если его хорошо знаешь много лет. Не глядя на нас, Шарапов буркнул:
— Свободны.
Поздняков прижимал к груди пистолет, и на лице его была такая горечь от бессилия что-то сказать, объяснить, поблагодарить! Несколько раз он глубоко вздохнул, словно собирался нырнуть, или закричать из всех сил, или сказать что-то никем не слыханное, но из всего бурлящего в горле потока слов он выдавил лишь отчаянное: «Э-эх!» — махнул рукой, резко, как на строевом смотру, сделал четкий полуоборот через левое плечо и пошел быстро к двери.
ГЛАВА 15
Ночью по улице шатались новобранцы. Ребята пели песни, громко хохотали, и голоса их катились по пустым коридорам спящего города с глуховатым ровным рокотом, как кегельбанный шар. За ними торопливо крался ветер, шаркая по тротуарам ржавой листвой, испуганно дребезжа в стеклах.
Я просыпался несколько раз, в комнате еще было совсем темно. И холодно. Я закапывался поглубже в одеяло и снова засыпал. И уже совсем утром, когда надо было вставать, приснился мне удивительный сон, будто я играю на скрипке…
Скрипка была легка, плавно округла. Привычно твердо лежала она у меня в руках, и, удивляясь самому себе, я водил по струнам смычком свободно и точно. Оглушительно звучала, поднимая меня, как на крыльях, немая музыка без мелодий, ритма и строя, и казалась мне эта музыка прекрасной, как сошедшее ко мне во сне удивительное умение, дарившее мне в зыбкие просоночные мгновения ни с чем не сравнимое счастье. Не знал я этого зала и этой сцены, и все люди, слушавшие мою безмолвную музыку, были мне незнакомы, и только скрипку свою я знал хорошо — темно-красную, с изящным завитком, длинными прихотливыми прорезями эф на верхней деке, сквозь которые была видна черная отчетливая надпись: «Антониус Страдивариус, Анна Мария, 1722» и широкий мальтийский крест.
Я знал эту скрипку, мне просто не доводилось играть на ней раньше, но знал я ее хорошо — ведь именно ее я нашел в лабиринте Минотавра, где много месяцев мне пришлось плутать в поисках украденной человеческой красоты и радости. Но, помнится, искал я ее не для себя, а для скрипача Полякова — я ведь тогда не умел еще играть на скрипке. Я только сейчас взял ее в руки, и она сама заиграла. Я взглянул в зал — все лица внимательны и незнакомы; они слушают мою музыку. И вдруг меня охватил страх: а что, если скрипка перестанет сама играть, ведь я только статист, который держит в руках волшебный музыкальный ларец? Засвистят люди в зале, зашикают, с гневом и хохотом прогонят меня со сцены, и в одно мгновенье я стану несчастным и опозоренным, как участковый Поздняков.