Искатель. 1976. Выпуск №3

Ларионова Ольга Николаевна

— Вот видите… Значит, мы правильно сделали, что поспешили этого химика задержать. Он, разумеется, возмущался, не мог понять, за что его арестовали, даже подал на меня жалобу. Мы его выпустили, но его фирма тоже приняла меры: кажется, уже изменили для страховки технологическую схему, химика, перевели в другой отдел и, вероятно, под первым удобным предлогом вообще уволят. А мы поскорее всеми правдами и неправдами постарались получить у прокурора ордер на арест Федершпиля. Его нельзя оставлять ни на час на свободе. Он противник весьма серьезный, убеждаюсь в этом все больше и больше. Видите, как быстро он прогрессирует? Начал грубовато — с убийства, а потом понял, что куда выгоднее да и безопаснее воровать чужими руками промышленные секреты и перепродавать их конкурирующим фирмам. И методы свои все совершенствует: уже никаких бумажек, решительно без всяких улик.

— Да, а вы

заметили, как и от любых попыток проверить под гипнозом у его жертв, не внушали ли им что-нибудь подозрительное, он надежно застраховался? — сказал Морис. — Обратили внимание на то место, где он запрещает усыпленному химику давать себя потом гипнотизировать кому-нибудь другому? Такой запрет будет весьма действенным и прочным.

— Конечно! — воскликнул Тренер. — Как не заметить? Я нарочно оставил в копии это местечко, дал вам его послушать. Эта пленочка — просто клад. Но я вижу, наш уважаемый профессор что-то морщится…

— Не буду скрывать, мне не очень по душе, что добывали вы ее теми же нечистыми методами, как и промышленные гангстеры. Завтра вы и мои разговоры подслушивать станете?

— Морис! — укоризненно сказала я.

— Согласен, это не очень этично, — кивнул Тренер. — Но что поделаешь, мы пользуемся иногда такими методами. А в данном случае ведь и не мы сами, а частные сыщики, ловцы промышленных шпионов. Так что даже наша совесть чиста. Хотя, пожалуй, ради такого случая можно и совесть немножечко замарать, я так считаю.

— А я думаю, не бывает цели, ради которой можно замарать совесть, — сердито сказал Морис.

— Браво! — похлопал в ладоши комиссар и подчеркнуто торжественно, нараспев продекламировал: — «Любил бы меньше я тебя, коль не любил бы чести». Шекспир. Еще не забыл со школьных лет. Высокая поэзия, благородные чувства. Но есть операции, которые нельзя проводить, не запачкав рук.

— Надевайте перчатки, — буркнул Морис.

— На душу тоже? Таких перчаток, к сожалению, пока не придумали, — вздохнул Тренер.

— Подложить вам еще грибов? — поспешно спросила я комиссара, стремясь разрядить накалявшуюся атмосферу.

— Нет, спасибо, Клодина. Они слишком вкусны. Вы окончательно испортите мне фигуру, — пошутил он и тут же, погрустнев, устало добавил, убирая магнитофон: — А может, вы и правы, Морис, и зря я все это затевал, — добавил он, убирая магнитофон в портфель. — Ведь по существующим законам такая запись уликой служить не может. Ее всегда можно подмонтировать, как тебе нужно. Но для опознания преступника по голосу она вполне пригодна. А голос, установили, как вы знаете, ученые мужи, так же по-своему неповторим, как и отпечатки пальцев. Под этим предлогом мы включим пленочку на суде, и она произведет нужное впечатление, будьте спокойны.

— Я все более убеждаюсь, Жан-Поль, что вы избрали не ту профессию, — сказал Морис. — В вас пропадает незаурядный психолог.

— Почему пропадает? — вступилась я. — Как будто для ловли преступников глубокое знание психологии не нужно.

— Благодарю вас, Клодина, — комиссар взял мою руку и приложился к ней колючими усами.

— Но рассказывайте дальше, — попросила я. — Как же вам удалось припереть к стенке Бромбаха?

— Да, я несколько забежал вперед. Хотя мы и записали иного интересного в квартире Федершпиля, достаточной уликой все это, к сожалению, как я уже сказал, служить не могло. Но мы выбрали и смонтировали из этих разговоров несколько фраз, какие примерно мог в свое время говорить Федершпиль Бромбаху, предлагая убить его тетушку. «Не забудьте принести деньги. Вы должны уехать на это время…» — и прочее в том же духе. И вот я включил погромче эту пленочку Бромбаху, грозно спросив: «Узнаете голос?» Конечно, он его узнал, подумал, будто мы записали их беседы прямо с поличными, и это его доконало. Мы еще поднажали, напоминая, будто сообщник уже во всем сознался и запирательство лишь отягчит его вину, ну все как в детективах, какие любит читать Клодина. И он заговорил.

Комиссар отодвинул от себя тарелку, поблагодарил меня восторженным взглядом и красноречивой мимикой, вытер губы салфеткой и мечтательно проговорил:

— Эх, теперь закурить бы…

— Ну что вы, — поспешно сказала я. — Вы уже совсем отвыкли, Жан-Поль, вон даже трубочку бросили, не носите с собой.

— Да, повзрослел. Обхожусь без пустышки, — вздохнул он.

— Что же рассказал Бромбах? — спросил Морис.

— Все выложил подробно: как позвонил ему однажды неизвестный и предложил встретиться и побеседовать о «состоянии здоровья его тетки». Бромбах уже устал ждать наследства, был готов на все и согласился сначала якобы из чистого любопытства, как пытался нас уверить.

Встретились они вечером за го родом. Федершпиль, как я уже упоминал, не только тщательно загримировался, но и все время разговаривал, стоя к Бромбаху спиной. Он предложил ему за сто тысяч франков ускорить получение наследства. Бромбах повел разговор в игривом тоне, стараясь показать, будто не принимает все это всерьез. Дескать, откуда я возьму такие деньги и где гарантия, что на него не падут какие-нибудь подозрения и тогда он станет не богатым наследником, а каторжником… Но Федершпиль все ему разъяснил весьма деловито: что он должен уехать на не которое время за границу и у него будет чистейшее алиби, а деньги уплатит потом, когда разбогатеет. «А если я вас обману и не заплачу?» — спросил его Бромбах. «Ну что же, тогда вы отправитесь вслед за тетей, — ответил ему Федершпиль. — Я же вам верю, не требую деньги вперед. Можете поверить и вы мне: если попытаетесь меня обмануть, тут же отправитесь вслед за тетушкой…»

Я опять живо представила эту картину: сумерки, глухая лесная опушка и на ней два злодея, замышляющие ужасное преступление и в то же время боящиеся и запугивающие друг друга…

Комиссар посмотрел на меня и, видимо, вдохновившись выражением моего лица, продолжал:

— Такая деловитость внушила Бромбаху уверенность. Он согласился и уехал отдыхать в Ниццу на деньги, которые ему, кстати, как помните, щедро выдала любимая тетушка. А через несколько дней он получил телеграмму, что тетя скоропостижно скончалась. Приехал чистеньким, не очень убедительно изобразил печаль, стал богатым и тревожился только в ожидании телефонного звонка. А тот раздался лишь через два месяца, Федершпиль не хотел рисковать. Они снова встретились вечером за городом, в сумерках. Бромбах без слов вручил Федершпилю пакет с сотней тысяч франков, тот так же молча их взял — и они расстались. Бромбах надеялся — навсегда. Но на всякий случай решил перебраться в Веве, на Лазурный берег, более подходящий для миллионера, хотя и считал не без оснований, что опасаться ему нечего: даже если Федершпиль, которого он не знал ни в лицо, ни по фамилии, попадется и признается, всегда можно будет сказать, что злодей оговаривает ни в чем не повинного любимого племянника так трагически скончавшейся тети. Он думал, будто уличить его невозможно. Но не учел слабоватости своих нервов и нашей опытности.

— Но все же вам просто повезло, Жан-Поль, что он признался, — покачал головой Морис. — И потом, боюсь, одного его признания для суда будет мало, так же как магнитофонных записей, сделанных в квартире Федершпиля.

— Вы правы, — одобрительно кивнул комиссар и повернулся ко мне: — Видите, дорогая Клодина, что значит не поддаваться гипнозу детективных романов? В отличие от вас ваш супруг прекрасно понимает, как нелегко доказать вину преступника, если даже он в ней сознался. Это просто для Мегрэ у Сименона, которого я весьма уважаю и сам люблю почитывать перед сном. Великому сыщику достаточно лишь добиться от убийцы признания в преступлении, и дело в шляпе, больше никаких доказательств и не требуется, как, скажем, в романе «Мегрэ путешествует», где он навещает, кстати, и нашу скромную Швейцарию. Но нам, грешным, вынужденным ловить преступников в жизни, а не в романах, приходится куда труднее.

— Перестаньте надо мной издеваться, Жан-Поль, — жалобно сказала я. — И не томите, вы все время отвлекаетесь на самых интересных местах.

— Как полагается в детективных романах, — засмеялся он. — Я вам все излагаю вкратце, но ведь бились мы с этим Бромбахом несколько дней. И еще до его признания, но когда уже стало очевидным, что он явно замешан в смерти тетки, мы добились у прокурора санкции на обыск его виллы. Можете поверить, я сам провел его — и тщательно, как никогда. И мне редкостно повезло: среди бумаг Бромбаха, а был он человек пунктуальный, несмотря на рассеянный светский образ жизни, и аккуратно записывал все свои расходы и доходы, среди его бумаг попался мне и листочек со столбиком цифр. Это явно были номера или каких-то ценных бумаг или банкнотов. Не могу понять даже, зачем он это сделал. А может, боялся, что Федершпиль станет его потом шантажировать и уверять, будто не получил от него никаких денег. Тогда, в свою очередь, можно будет припугнуть его, что все номера бапкнотов записаны и могут быть переданы полиции. Во всяком случае, с этой записочкой мне чертовски повезло. Я тотчас же по мчался в Цюрих и, приложив неимоверные усилия, добился почти невозможного — доступа к банковскому счету Федершпиля. Вы знаете, как свято наши банки хранят тайны своих вкладчиков. Но они имеют и другой хороший обычай: на всякий случай записывать номера банкнотов, которые им приносят, — а вдруг среди них окажутся фальшивые…