Искатель. 1977. Выпуск №1
Шрифт:
— Давно партизанишь? — миролюбиво спросил Олег.
Рытов сощурился, грязной ладонью потер грудь под расстегнутым воротом рубахи. Блеснула под пальцами цепочка.
— Третий месяц на исходе.
— А раньше?
— Бродяжил по тылам у фашистских гадов. Сыпал им со-люшку на хвост.
— И много насыпал?
— Курочка по зернышку… Где дом подожгу, где черепушку камнем прошибу, где вещички «помою»…
— Цепочку тоже «помыл»?
Рытов помрачнел, запахнул ворот, зажал его в кулаке.
— Не суй нос куда не след. Материна цепочка.
— А
— Нету матери… — Он отвернулся. Видно было, как натянулась кожа на скулах, заплясали желваки. Проговорил глухо: — Убили ее. Год с того прошел. Она шла, никого не трогала, а они на машине мимо, полоснули очередью… Просто так, от нечего делать. Я ее у дороги и похоронил… — Он повернул к Олегу искаженное яростью лицо. — Знаешь, как я их ненавижу?
— Знаю, — сказал Олег.
Он смотрел на Рытова и думал, что ошибся, вероятно, в парне. Вся его опереточная «цыганистость» — только поза, не слишком убедительная игра во взрослого, много повидавшего человека, за которой — изломанная войной судьба мальчишки, кутенка, чижа, потерявшего мать, бездомного, вечно голодного, ожесточенного, злого.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать стукнуло…
Девятнадцатилетний комиссар, девятнадцатилетний боец. Война не смотрит в метрики, не отдает предпочтения мудрости и опыту, не разбирает, где отцы, а где дети. Она берет за шиворот вчерашнего школьника, швыряет в водоворот событий — плыви. И надо плыть, надо выплыть, не сдаться, преодолеть свою беспомощность, неумелость, слабость. И придет мудрость и опытность, потому что руководит таким мальчишкой всемогущее чувство ненависти, которую по справедливости назвали святой. Именно оно руководило мальчишкой Кошевым и мальчишкой Матросовым, мальчишкой Гастелло и совсем юным Ваней Солнцевым, чьи имена еще неизвестны их ровесникам, сражающимся на фронте, в подполье, в партизанских отрядах. Чувство ненависти и чувство любви. Любви к Родине, к матери, к дому своему. Ненависти к врагам, посягнувшим на эту любовь.
Девятнадцать лет… Честно говоря, Олег дал бы Рытову побольше года на три—четыре.
— Погибнуть не страшно? Ты же не жил еще…
Тот зыркнул глазом, будто ожег.
— Погибать не собираюсь. Еще поплясать охота, на гитаре струны поласкать. Да чтоб под конем степь простыней стлалась.
Опять театр. «Ромэн» или оперетта? Да пусть играет, нет в том худа. Как там в песне: «Не хочется думать о смерти, поверь мне, в семнадцать мальчишеских лет». В эти годы и вправду петь хочется, танцевать, любить. А, он не допел, не долюбил — не успел, не научился. Успеет?
Где-то вдалеке раздалась короткая автоматная очередь, словно рванули полотно, пополам разорвали. Василий вскочил.
— Наши?
Смолк автомат, и снова пришла тишина — напряженная тишина ожидания. Из леса вышли двое партизан, высланных Старковым в дозор. Старков пошел им навстречу, перекинулся парой слов, обернулся:
— Отряд, в ружье!
Быстро и бесшумно выстроились в короткую колонну, потекли в мокрый лес. Димка, Раф и Олег пристроились в хвост. Случайно или нет —
— Что он хочет делать? — спросил Димка Олега.
— Кто? — не понял Олег.
— Наш милый шеф.
Привычное определение и здесь не стало натянутым: Старков оставался их шефом, только в новой — партизанской — ипостаси.
— Полагаю, уводит людей.
— Куда?
— Не куда, а откуда. От немцев уводит.
— А деревня, значит, побоку?
Олег пожал плечами.
— Не думаю. Непохоже это на Старкова.
— Ты бы спросил…
— Считаешь, что он мне скажет? — огрызнулся Олег, но все-таки вышел из строя, стал пробираться вперед, к Старкову.
— Эй, куда? — взволновался Севка.
— По ягоды, — бросил Олег, не оборачиваясь.
Севка рванулся за ним, но Раф поймал его за рукав.
— Да не суетись ты! К комиссару он…
Севка выдернул рукав, вернулся в строй, шел позади, что-то ворчал под нос — недоволен был самостоятельностью Олега.
Олег догнал Старкова, пристроился рядом.
— Может, поделишься планами, комиссар?
Старков шел, втянув голову в поднятый воротник шинели, смотрел на мокрые, обшарпанные носы своих сапог, помалкивал. Олег не повторил вопроса, ждал.
— Какие там планы… — Старков по-прежнему не поднимал лица. — Поживем — увидим.
Темнит комиссар, не хочет делиться с посторонним военной тайной. Да какой тайной? Через полчаса-час все тайны станут явью и для своих и для посторонних. Что задумал Старков? Олег мог предположить, что комиссар пошел на какой-то отвлекающий маневр, хотел отвести гитлеровцев от деревни, принять их удар на себя. А если не деревня цель карательного отряда? Если эта цель — сама партизанская база? Все это можно было бы решить точно, если знать численность атакующих. Для деревни хватило бы и взвода. Для базы необходима рота, если не больше.
— Увидеть-то мы увидим, — сказал Олег. — Боюсь, как бы поздно не было. Не надо играть в прятки, комиссар, не в школьном дворе войну организуем. Ум хорошо, а вече умнее.
Старков хмыкнул, оторвался от изучения собственных сапог.
— А я на отсутствие умов не жалуюсь. Вон у меня их сколько, — кивнул назад, где неторопливо тянулась колонна отряда.
— Со всеми посоветовался?
— С кем надо.
— Может, и я пригожусь?
— Попробуй.
— Фашистов много?
— Хватает. На каждого из нас по трое выйдет.
Олег присвистнул.
— Ого! Выходит, рота?
— Выходит. Три бронетранспортера.
— Автоматчики?
— Если бы только! Еще и пулеметов пять стволов.
— Сдается мне, что не в деревню они направляются.
— Вот-вот. Их наш отряд интересует.
— Видимо, весь отряд, а не твой взвод охранения.
— Верно.
— И они не знают, что отряда нет.
— Логично мыслишь, товарищ, — не без издевки сказал Старков. — А я добавлю к твоей логике: тот, кто навел на нас фашистов, не знал, что отряд ушел к Черному бору.