Искатель. 1977. Выпуск №5
Шрифт:
— У портного новые документы. На другое имя. В Екатеринбурге остановишься в гостинице.
— Другой коленкор.
— Ты сопровождаешь связного, который едет в Москву.
— Ну…
— Тише. Ты его не знаешь. И не пытайся узнать. Если будет нужно, он сам подойдет к тебе, скажет: «Вы в Бугульме никогда не были?» Ты ответишь: «Вятич я». Потом ты должен будешь выполнить его приказ как указание господне. Понял?
— А он-то меня знает?
— Он тебя — да.
— Хм… Странно… — промычал Зарубин. — Не доверяете?
— Раз посылаем
— Ничего себе… — усмехнулся Зарубин, но тут же сменил тон. — Конечно, вам виднее.
— Дело слишком серьезное, чтоб самолюбие тешить. К портному тебя проводит наш товарищ. И от портного до вокзала.
— Может быть, это лишнее? — поморщившись, проговорил Зарубин.
— Нет. Не лишнее. У нас сложилось впечатление, что последнее время нами всеми очень интересуются. Чуть не каждый день приходится уходить от слежки.
— А оружие? Мне завтра нужно передать вам оружие. Я отдал деньги за двенадцать револьверов.
— Револьверы мы получим.
— Но они же не со мной.
— Дадите адрес и пароль.
— Невозможно.
— Сделайте так, чтоб стало возможно. За оружием сходит товарищ, который вас будет провожать.
— Постараюсь. Все так неожиданно. — Зарубин растерянно пожал плечами. — За кого я буду себя выдавать?
— Доверенное лицо ювелирной фирмы «Циглер и K°». В Екатеринбурге интересуетесь камнями, но не очень. Никаких сделок.
— Согласитесь, Митрофан Евдокимович, — сказал Зарубин с какими-то странными, необычными интонациями в голосе и необычными движениями рук, и его посадка за столом на ка кое-то мгновение стала совсем непохожей на ту, как обычно сидят увальни-пимокаты, Но это продолжалось лишь мгновенье, и Митрофан Евдокимович решил, что ему почудилось: слишком напряжены нервы последнее время, слишком неутешительные вести приходили из других городов Сибири. Военная интервенция на Дальнем Востоке, атаманщина в Забайкалье, а затем мятеж белочехов временно приостановили разгром сибирской контрреволюции. Первые же дни белых восстаний и мятежей превращались в вакханалии казней и зверских расправ с большевиками. Не много революционеров уцелело.
Вот тогда Саше подвернулся случай познакомиться и сблизиться с Буровым. Почти сразу, с перерывом в месяц после посылки первого связного Дмитрий Дмитриевич и был отправлен в ЦК, в Москву. Все могло случиться на пятитысячеверстном пути от Иркутска до столицы.
А связь с центром стала необходима, как воздух. Без нее не виделось никакой возможности установить контакты с людьми и организациями других городов, наладить объединенные действия. Посылка людей в Красноярск, Новониколаевск, Омск, Томск могла дорого обойтись и не дать никакого результата. У кого можно остановиться, с кем связаться, кто остался надежен?
И самый длинный путь — дорога в Москву, в ЦК, куда так же, как они, оставшиеся в живых и действующие коммунисты, конечно же, пошлют своих связных. Так оно и вышло.
Но то, что местным коммунистам представлялось
На все требовалось время, время… Надо было действовать, действовать быстро, решительно. Не всегда так получалось. Не хватало сил. Не хватало людей. А кадровая, еще царской закалки контрразведка действовала на полную мощь. И не было такого подлого, грязного приема, которым бы она погнушалась…
— И все-таки, Митрофан Евдокимович, зачем мне охрана? — настойчиво повторил Зарубин.
— Чем ты так взволнован?
— Как-то все сегодня странно…
— Мне тоже так кажется. Ты раньше не задавал лишних вопросов. Выполнял задание, считая, что главное именно это, а не осведомленность.
— Так и задание особое… — смутился Зарубин.
— Тем более.
— Где же мой поводырь?
— Иди. На улице остановись прикурить. Он сам к себе по дойдет. Спросит: «Папиросы рассыпные покупали или целую пачку?» Ответишь: «Пачку. Рассыпные дрянью набивают».
— Слушаюсь… — серьезно проговорил Зарубин, но тут же улыбнулся, переведя ответ военного в шутку.
Может быть, этого и не стоило делать: Митрофан Евдокимович знал, что Зарубин служил унтер-офицером. После ухода Зарубина Митрофан Евдокимович вновь и вновь возвращался мыслью к разговору с ним. Сегодняшняя настырность, обидчивость, необычно вздернутое состояние Зарубина неприятно удивили Митрофана Евдокимовича. И еще сомнения Бурова…
Митрофан Евдокимович тоже расплатился и вышел из трактира. Одинокий керосиновый фонарь желто теплился на углу.
Из низких, быстро летящих туч шел редкий снег. И тут же обрушился целым зарядом, закружился, заметался.
Митрофан Евдокимович поднял воротник пальто. На углу под фонарем пересек переулок и, держась ближе к домам, ускорил шаг. Но тут из переулка следом за ним выскочили сани, из них соскочили двое, и один ударил Митрофана Евдокимовича кистенем по голове.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Эх, голуба, душа — потемки, — пожилой благообразный мужик в поддевке, чистой рубахе, подпоясанной наборным ремнем, сапогах бутылками, несколько суетливо задвигался по купе, словно от этого в нем могло прибавиться места. — Соседствовать, значит, станем. Позвольте, дамочка, я корзиночку вашу наверх поставлю.
— Не извольте беспокоиться, — остановил суетливого старичка Буров.
— Устраивайтесь, устраивайтесь, любезнейшие, Я выйду. В коридорчике постою. — Оглаживая короткую бородку, мужик, несмотря на некоторую дородность в комплекции, шмыгнул в коридор.