Искатель. 1977. Выпуск №6
Шрифт:
— А почему позже не будет?
— Психологический фактор, — невесело усмехнулся Волох. — Скоро на майдане должны казнить меня. Любопытных соберется много… Потом банда уйдет и будет жалить злее прежнего…
— Ты чего здесь крутишься, дед? — раздался голос снаружи.
— Узнать хочу, — захрипел в ответ голос деда Григория. — Чего с внуком моим будет?
— Вот гад! — со злостью буркнул Илья.
— А чего с ним будет, — равнодушно ответил один из часовых. — Должно, повесят вместе с комиссаром.
— Ты на майдане посмотри, — посоветовал другой. — Коль виселицу на двоих делают, знать, там и встретишь опосля своего Илюху.
— Благодарствую, — сухо ответил дед. — Карпыч, подь ко мне на немножко. Дело есть…
Карпыч неохотно вышел из тени амбара. Вскоре вернулся.
— Чего это он? — спросили его.
— Да так, наган просил…
— Какой еще наган?
— Да что у Ильи ночью отобрали.
— А на что он ему?
— Память, говорит… Да еще боится. Красные придут, ему тоже петельку накинут.
— Отдал?
— Отдал. Пущай потешится! Поди, и в руках держать не сможет…
— Гляди, как бы у твоего брюха не подержал…
Карпыч хмыкнул что-то неразборчиво.
Илья призадумался. Видимо, дед что-то затевает. Вряд ли он всерьез станет думать о защите. В его возрасте смерти не боятся. Ее ждут как высшего блага, как избавления от непосильного бремени жизни. Но что он задумал? В душе шевельнулась смутная надежда…
— Станичники! — весело зашумел разведчик. — Хотите, расскажу, как Карпыча женили в первый раз?
— Гляди-ка, оживел?
— Давай, Илюха, сбреши напоследок!
— А ты что, у него сватом был?
— Заткнитесь, коль слушать хотите! — крикнул Илья. Когда караульные утихомирились, начал рассказ, лукаво поглядывая на грустного комиссара: — Когда Карпыч молодой был, народ тогда еще темнее вас, дурандосов, был. Карпыч вон до двадцати годочков без штанов в одной длинной рубахе бегал, песочком игрался: наберет песочку в подол и бежит через всю станицу…
Казаки начали сдержанно посмеиваться. Карпыч усиленно зашмыгал носом, пытаясь сохранить невозмутимость.
— Отец его примечает, сынок-то вырос, а пользы от него нету. Вот и решил женить балбеса, работницу в дом взять. Облюбовал отец по себе девку в Исправной, собрался ехать сватать ее. По такому случаю сыночку разрешили надеть полное казачье обмундирование: черкеску, сапоги хромовые да синие шерстяные штаны. Знает отец, что сынок — малость дубина неотесанная, решил перед дорогой его уму-разуму научить, как в доме невесты вести себя. «Как приедем, — втолковывает он ему, — посадят тебя на видном месте, чтоб все видели, каков ты из себя. Ты сиди смирно, прямо. Ноги расставь, как мужик настоящий; руки на коленях держи, локти в стороны, не жмись, как девка. Как соберутся все да станут напротив тебя — ты на меня смотри. Моргну правым глазом — откинешь правую полу черкески; моргну обоими глазами — откинь обе полы. Пущай смотрют! Штаны у тебя вон какие! Впору самому станичному атаману носить». Карпыч, а он тогда еще Карпенком был, головой мотает — от лошадей научился, — понял, мол, сделаю, как велишь. Сели они на бричку, поехали. Ехали, ехали, и захотелось нашему Карпычу по большой нужде сходить — то ли с перепугу от будущей женитьбы, то ли растрясло в дороге… Спрыгнул с брички и в кусты. Да-а-а… А в штанах-то ему непривычно! Вот и снял он их, повесил повыше, чтоб не приведи бог! — вниз не свалились. Управился со своим делом, сапоги напялил и ну телегу догонять. А про штаны-то и забыл! С непривычки, конечно… Вот приехали в Исправную. Их встретили, посадили как положено. Карпыч коленки раздвинул и на отца глядит, сигнала ждет. Выходит наконец наряженная невеста, напротив жениха у стенки становится. Самое время штаны показывать. Отец ему правым глазом, как условлено, знать дает. Карпыч тут же раз — полу длиннющей черкески в сторону и голой коленкой трясет. Отец, как увидел, и ну обоими глазами моргать: закройся, мол! А для Карпыча это другой знак: он и другую полу откидывает…
Слушатели за стеной захохотали в голос.
— Аи да Карпыч!
— Куда же ты, Карпыч?
— Обиделся…
Сергей не смеялся.
— Выше нос, товарищ комиссар! — бодро окликнул его Илья. — Живы будем — не помрем! Все уладится.
— Возможно… Илья, если останешься жив, не давай в обиду жену мою… Постарайся, если удастся, взять ее в плен, доставить к Христову. Она, оказывается, его родная сестра, чего я прежде не знал. — После небольшой паузы он с некоторым смущением в голосе добавил: — Если что, так и скажи, я просил повременить с ее казнью. Пусть подождут несколько месяцев… Может, она окажется беременной, так ребенок мой! Я хочу, чтоб он родился! У меня ведь никого нет…
— Все сделаю, товарищ комиссар, — тихо, но твердо заверил Илья. И с беспечной усмешкой добавил: — Если меня не повесят…
Громыхнул засов. Медленно, с нудным скрипом раскрылись двери.
— Выходите! — скомандовал голос Карпыча.
Встрепенулось сердце. В животе сразу как-то похолодело. Они обменялись взглядами, полными ясности и глубочайшей выразительности. Вся духовная сила человека, казалось, сосредоточилась в этом предсмертном взгляде. Илья с удивлением, осознанным значительно позже, отметил, что понимает мысли комиссара, будто в этот прощальный час они оба стали единым организмом.
«Поднимешься?» — спросил взгляд Волоха. Илья поднялся. Плечом к плечу вышли из амбара под яркие горячие лучи полуденного солнца. Во дворе было безлюдно. Зато из-за высокого плетня поповской усадьбы доносился сдержанный гул сотен голосов.
Настежь распахнулись широкие ворота. Прямо от них начиналась живая улочка сквозь притихшую людскую толпу, которая, извиваясь, вела к середине майдана, где над ветхим помостом, с которого многие годы вели сходки казаков станичные атаманы, возвышалась наспех сколоченная виселица.
Они шли медленно, испытывая чувство неловкости от непривычного внимания десятков пар живых человеческих глаз, сопровождавших их со вниманием, с любопытством, с состраданием. Близ помоста смирно стоял кабардинский скакун с застывшей, как изваяние, всадницей. Черные, распущенные в знак траура волосы пышными вьющимися локонами спадали ей на плечи, спину.
Взошли на помост: Волох — молча, спокойно, Илья — чертыхаясь и спотыкаясь о гнилые ступени, с каким-то непонятным самому недоверием к происходящему. У виселицы хозяйничал Савич; он повел плечами, окинул обоих сумрачным взглядом и, кивнув на стоявшую под перекладиной скамью, отрывисто буркнул:
— Влезайте.
— Стой! — неожиданно громко разнесся над притихшей площадью звонкий голос атаманши. Все взоры с напряженным интересом обратились к ней: неужто отменит казнь? Стало совсем тихо. Она подъехала к краю помоста, который был немного выше крупа лошади, стала прямо перед мужем.
— Сережа, спой что-нибудь, — тихо, но отчетливо произнесла она. — Для меня спой… Как жена прошу, а не как…
Она не договорила. Волоху достаточно было увидеть вблизи ее бледное, припухшее от слез лицо, полные невыразимой тоски глаза, чтобы понять неожиданную просьбу не как потребность в последний раз услышать его голос, с которого началась их столь печальная любовь, а как искорку надежды на его спасение. Она знала чарующую силу его голоса и надеялась, что волшебные крылья песни смягчат остервенелые души людей, что ей легче будет потом повлиять на их единодушное решение казнить комиссара и красного разведчика. Сергей не питал подобных иллюзий. Ответил теплой печальной улыбкой: к чему все это?