Искатель. 1977. Выпуск №6
Шрифт:
Когда Сергею было пятнадцать лет, он впервые надел на плечи короб и начал так полюбившуюся ему жизнь разносчика нелегальной литературы под видом безобидного торговца мелким товаром.
Иногда и ночью он тихо напевал свою «Коробушку», которую так любили слушать в станицах и хуторах и благодаря которой торговля у него всегда шла успешно.
Знает только ночь глубокая, Как поладили они……А они впервые поладили в ржаном овине, что стоял среди прочих таких же на земельном наделе ее отца и брата. Однажды ночью на сеновале она любовалась вот такими же яркими звездами и недоумевала: зачем бог создал их такое множество? Тогда он полушутя, полусерьезно рассказал ей о строении солнечной системы.
— Будет врать-то, Сережка! — не поверила она. — Где ж бог тогда там живет и куда души покойников деваются?
— А их по планетам расселяют, — не задумываясь, ответил он. — Военных на Марс отправляют, купцов — на Меркурий, крестьян на Сатурн, моряков да рыбаков — на Нептун. Сам бог живет на Луне, чтоб Землю получше видеть. Все святые, угодники и ангелы-адъютанты около него отираются.
Она не приняла шутки, спросила о том, что ее в тот момент волновало:
— А куда ж мы попадем? Ты купец, а я казачка. Выходит, мне на Марсу, а тебе на Меку… Меркурий?!
— Нет… мы влюбленные, а все влюбленные попадают на Венеру, звезду любви.
— Правда? — с неподдельной искренностью обрадовалась она.
…Когда же это было? Ах да! Летом шестнадцатого года… А осенью мы виделись последний раз…
Волох отчетливо помнил ту встречу. Его уже давно разыскивали жандармы. Знали, что он непременно придет в Воронежскую, и ждали, чтобы схватить, проверяя каждую подводу из Екатеринодара, ощупывая взглядом мало-мальски похожих на него людей. Подъезжая тогда на попутной подводе к церкви, где стояли жандармы, он почуял неладное, бросился бежать к реке через огороды. Сам того не замечая, вскочил в их сад и носом к носу столкнулся с ней. Как она обрадовалась встрече! Но его мысли были заняты другим, он не в состоянии был думать ни о чем, кроме своего спасения. Она целовала его, не стесняясь застывшей неподалеку с лопатой в руке матери, скорбно смотревшей на них, что-то говорила, прикладывая его руку к своему животу. А он… Он не слышал ни единого слова. Бросил у ее ног мешавший бежать короб и удрал…
— Стоп! — тихо скомандовал комиссар, осаживая коня и подняв вверх руку.
Все остановились, спешились. Ночь уходила, и хотя до рассвета оставалось около часа, стало заметно светлее. Метрах в ста от места остановки можно было различить густые заросли кустарника.
— Там, — Волох махнул рукой в сторону, — небольшая балка и родничок. Для лошадей место удобное. До станицы километров десять. Идите прямо, но не напоритесь на конный дозор… Впрочем, тебя, Горбунов, учить не надо. Ну а я — туда, — он кивнул налево. — Пока! Топайте…
Илья и Федька быстро стреножили коней и, не говоря ни слова, скрылись в балке.
— Тебе все ясно? — спросил Волох бородача.
— Так точно, товарищ комиссар!
— Тише… Жди нас два дня. Не придем — уезжай…
Сергей взвалил на плечи короб и неторопливо пошел навстречу занимавшемуся рассвету…
До станицы оставалось версты две, когда Волох увидел двоих вооруженных всадников. Они стояли в тени тополей у обочины дороги и спокойно дожидались пешехода. Один из них, молодой безусый паренек без рубахи, в синих бриджах, сидел в седле на тонконогом терском жеребце, небрежно закинув на луку седла правую ногу; на лоснящейся от пота груди его перекрещивались тонкие ремни шашки и кобуры нагана, поперек седла, под ногой, виднелась новенькая французская винтовка. Другой был уже стар, кряжист и не позволял себе поблажек: одет полностью, под ним пегая невысокая кобыла («в бою на ней хорошо», — отметил Сергей) стояла спокойно, вооружен как молодой, лишь винтовка старая. Он внимательно разглядывал приближающегося коробейника.
— День добрый, станичники! — поприветствовал их Волох, не замедляя шага.
— Добрый… — отозвался старший, не сводя с него изучающего взгляда.
Молодой равнодушно скользнул взглядом по коробу, прилипшей к телу залатанной холщовой рубахе, паре висевших на бечевке через шею лаптей, засученным до колен штанам и запыленным ногам незнакомца.
— Стой! — негромко скомандовал он, видя, что коробейник и не думает останавливаться. — Куда прешь мимо поста? Подойди…
Волох послушно подошел и стал перед лошадиными мордами.
— Куда идешь? — начал допрашивать молодо».
— В станицу.
— За каким хреном она тебе нужна?
— Да так… — путник пожал плечами. — Отдохнуть малость, товар на хлебушек сменять…
— Что в коробе-то несешь?
— Да так… Сатин, ситчик…
— Постой, — перебил его старший. Он наклонился в седле и, сверля взглядом короб, спросил Волоха: — Ты откедова идешь?
— С Невинки… А что?
Казак резко выпрямился.
— С Невинки, говоришь… Прошка, останешься здесь, а я этого к атаманше сведу.
— На што он тебе сдался! — лениво ответил Прошка. — Небось и сам дойдет…
— Тебе сказано — знать надобно!
— Ну валяй! Тебе с горы видней…
Шевельнув поводьями, старший выехал на дорогу.
— Пошли, коробошник…
— Пошли, — покорно отозвался Волох.
Илья с Федькой умудрились проскользнуть в сотне шагов от степного дозора. Разомлевшие казаки валялись в траве, о чем-то негромко переговаривались. Неподалеку от них понуро стояли кони, лениво помахивая куцыми хвостами.
Горбунов ящерицей скользил в траве, увлекая за собой Федьку, который только дивился неутомимости разведчика, стараясь подражать его гибким, вкрадчивым движениям. Но «бегать» на брюхе было не так-то просто. Когда казачьи лошади исчезли за крохотным курганчиком, он схватил Илью за ногу.
— Погоди, давай передохнем маленько…
— Терпи, казак, — командиром будешь! — подбодрил его Горбунов, не оборачиваясь. — Видишь, впереди два стога? Там загон для скота. Там передохнешь до вечера… Подбери язык, уж недалече…
Федька согласно мотнул головой. Однако до загона добирались почти целый час тем же способом, и он окончательно выбился из сил, пока они заползли в тень одного из стогов. Илья внимательно осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил.
Федька, тяжело дыша, блаженно вытянулся на спине.
— Так как, денщик, теперь пойдешь в разведку? — насмешливо окликнул его Илья.
— Пойду, — сердито ответил ординарец. — А ты не больно зубоскаль-то… Насобачился на брюхе лазить и радуешься!