Искатель. 1978. Выпуск №1
Шрифт:
Иногда он просыпался и ощущал все почти с той же ясностью, что и раньше, еще до аварии. Почти. Разница была в том, что тогда не было боли. Теперь боль появилась с проблесками сознания, она росла и достигала наибольшей силы, когда он открывал глаза. Острая боль в ногах. Оттуда она прорастала, пронизывая тело колючими иглами. Покровский отвечал на вопросы, сознавая, что слова его вполне разумны, но он не договаривал многое. Ну как, например, можно было рассказать о щели в потолке? Для всех это была плохо замазанная алебастром полоса от снятой электропроводки. А он видел, как там,
Покровский не раз спрашивал себя, откуда могли взяться эти картины? Море он, положим, видел, когда ездил в Ейск в командировку. Но то было Азовское море, военных кораблей там нет. Сочи, Сухуми, Гагра, где он бывал во время отпусков, тоже не в счет. Да! Ведь совсем недавно он был в одном городе у моря. Бродил по горбатым улочкам, обсаженным желтой и белой акацией. В огромной бухте стояло множество пароходов. Белые океанские лайнеры, мрачные сухогрузы. Там лежала, приткнувшись к пирсу, ржавая, слепая от старости субмарина, стояли серые худые эсминцы…
А в щели на потолке шел бой. Кипели фонтаны поднятой взрывами воды. Стремительно бежал к невидимой цели пенный след торпеды. Окутанные дымом беглого огня, летели по волнам эсминцы…
— Юра, слушай меня внимательно, — сказал врач. — Ноги придется ампутировать.
От этих слов Покровский обмер. Он дышать перестал, и даже сердце, кажется, остановилось. Он давно боялся услышать их.
— Юра, я не буду утешать тебя. Другого выхода нет.
— Повременим…
— Повременим, — согласился врач. — Профессор Орлов будет здесь через два часа.
Что могут изменить два часа? То, что вцепилось в него, не отпустит. И опять он думал о «муравьином льве», видел, как тот закапывается в песок и замирает, широко раскрыв челюсти. Он попал в этот капкан обеими ногами. От этого надо избавиться. «Лиса, — вспомнил он, — отгрызает лапу, если попадает в капкан. Уходит на трех. Сама отгрызает. Со смертью шутить нельзя, если вцепилась — ждать бесполезно…»
— Юра, ждать больше нельзя. Началась влажная гангрена.
— Давайте… Делайте.
Он очнулся на своей кровати, увидел капельницу, щель на потолке — все на месте. Можно было подумать: ничего не случилось… Юрий закрыл глаза. Ему хотелось обратно в сон, в котором он только что жил. Потом он узнал, что его нашли только днем.
— Ты был холодный, — рассказывали ему. — Ну, тридцать три градуса, представляешь?! Ты ничего не слышал и не отвечал, только все время старался перелезть через этот вал из гравия. В том месте ремонт, и вдоль дороги гравий насыпан. Объезд рядом, только через гравий надо перебраться. Гравий осыпается, ты вниз сползаешь и снова лезешь. В машине ребятам тебя держать пришлось. Ты все полз, полз…
Шли дни. Каждый раз, входя в палату на утреннем обходе, профессор Орлов с надеждой поглядывал на Виктора Колосова, но тот отрицательно качал головой. Впрочем, врач видел все сам, при первом взгляде на шофера.
Но вот однажды Колосов радостно закивал профессору, едва тот появился на пороге палаты…
Койка стояла слева от кровати Покровского. Соседство это не предусматривалось профессором и было совершенно случайным. Здесь лежал второй после шофера тяжелейший больной — школьник из Калмыкии по имени Сережа.
Подходя ко второй палате, Орлов всегда думал: «Как там Юра и Сережа?» Эти двое незаметно прижились в его памяти; думая об одном, он неизменно вспоминал другого. Связь эта была чисто механическая, и Орлов удивился, когда Колосов сказал:
— Разговаривали они сегодня.
— Юра? С кем?
— С Сережей. Хорошо так разговаривали. Про машины…
— Про что? — переспросил Орлов, весьма озадаченный сообщением Колосова.
— Про машины… Ну, про шоферские дела… А Сережка улыбался. Вот сколько лежу, первый раз увидел, как он улыбается!
«Вот так! — заметил про себя профессор. — Помощь приходит не оттуда, откуда ее ждешь». Да и на какую помощь со стороны Сережи можно было рассчитывать, если сам мальчик больше всех, в этом врач был уверен, нуждался в помощи?
Коротка была история Сережиной жизни. Учился в школе, любил автомобили и потому все свободное время проводил в гараже, что был рядом с его домом. Однажды случилась беда. Загорелся бензин, разлившийся по земле. Ближе всех к огню оказался Сергей. Не раздумывая, он бросился тушить пожар. Подоспевшие шоферы накрыли пламя брезентовым чехлом от машины, а вот Сережа получил ожоги ног и попал в больницу. И не просто в больницу, а в далекий незнакомый город, где у него не было ни одного родного человека. Лежал Сережа давно, и, как ни бились над ним врачи, не могли поднять с постели. Все больше начали сказываться отрицательные результаты неподвижности: суставы ног закрепостились.
Сережа замкнулся в себе, смуглая кожа лица приобретала все более заметный восковой оттенок.
Когда спрашивали, Сережа отвечал, но глаза его видели что-то свое, и зрелище это, верно, было не из веселых.
— Дядя Юра, а вы правда шофер? — как-то спросил Сережа.
— Правда.
— Вот интересно.
Прошло несколько дней, прежде чем Сережа продолжил разговор. Глядя в потолок прежним своим отрешенным взглядом, он сказал, ни к кому в особенности не обращаясь:
— Я шофером хотел стать, а теперь… Ноги совсем не гнутся.
— А знаешь, когда я в первый раз за баранку сел? — похвастался Юрий. — В девять лет. У нас сосед был шофер. Дядя Леша его звали. Посадил меня на колени, и я рулил. Метров сто проехали. Дядя Леша сказал: «Молодец, шофером будешь». Просто так, наверное, сказал, а я решил: буду шофером, и больше никем.
— Ну а дальше-то как? — Сережа просил рассказывать и взглядом и улыбкой.
Покровский не торопился. Он почувствовал себя хозяином положения. И теперь каждый раз, приходя в себя после операций по пересадке кожи, Юрий видел полные ожидания глаза мальчика.