Искатель. 1978. Выпуск №2
Шрифт:
Современному звездолету комета страшна только тогда, когда она находится именно в той точке, в которой он выныривает, или, как это принято говорить, «проявляется». Вероятность подобного совмещения в пределах солнечной системы практически равна нулю, но в таких космических дырах, как Прогинона, все могло быть.
И случилось именно с «Щелкунчиком».
В первый миг их попросту тряхнуло, словно корабль икнул всеми своими трюмными потрохами. Экипаж привычно занял аварийные посты и закрепился на случай последующих толчков — пока все это напоминало учебную тревогу, нежели реальную катастрофу. Но слово «комета» прозвучало во всех отсеках, и все знали,
Внутри корабля находилось целых четыре грамма посторонней массы!
Конечно, «Щелкунчику» могло повезти, если бы эти злополучные четыре грамма оказались где-нибудь внутри трюмных помещений, тогда это облачко пара бесследно растворилось бы в воздухе, наполнявшем корабль.
Но могло быть хуже — чрезвычайно редко, но так случалось. Неощутимые частицы чужеродной материи проявлялись в металле корпуса корабля, его машин и механизмов. В таком случае даже единичная молекула, мгновенно возникающая между атомами титана, вызывала так называемый «подпространственный резонанс» и как бы вспарывала изнутри сверхпрочный сплав. Единичная!
А здесь «Щелкунчик» нахватался такого количества ледяной пыли, что теперь в нем каверн было как в сыре. При включении двигателей корабль просто-напросто мог треснуть, как яйцо. А двигатели надо было включать, и побыстрее, ведь не вечно же сидеть на самом загривке у кометы — генераторы защитного поля и так работали на полную мощность. Правда, можно было бы уйти в подпространство, но в таком мощном гравитационном поле, да еще с неисправным преобразователем, была возможность вынырнуть в совершенно неизученной части Метагалактики. Ни сигнальных буев, ни других ориентиров. Как тогда прикажете добираться домой?
И запрашивать Базу не было времени: генераторы защиты переключились на форсаж, и нескольких часов, потребных для установления связи через две зоны дальности, они просто не выдержали бы. На этот раз Феврие не стал ждать, когда командир обратится к нему за советом, и тихонько послал Воббегонга, первого помощника, за Лорой.
И вот она сидела в командирском кресле посреди рубки, а они втроем перед нею, словно курсанты на экзамене. Она уже выслушала все варианты и теперь, в свою очередь, выжидающе смотрела на Тарумова — ему же решать, в конце концов.
— Насколько я понимаю, — резюмировала она, — мы или погибнем сразу, или растянем это удовольствие на несколько лет и в неведомой глуши. Так? — Она беспомощно развела пухлыми ручками.
«И эта женщина спокойно командует тремя десятками мужчин!» — с отчаянием подумал Тарумов. Он завидовал ей с первого же момента пребывания на Тере, но никогда эта зависть не была так сильна, как сейчас.
А Феврие смотрел на них со стороны — молодчина Лора, умница Лора, она так уютно, по-домашнему толкует с этим щенком, словно вся проблема выеденного яйца не стоит. Она прямо-таки накачивает своим спокойствием этого растяпу. А ведь она видит его впервые. И никто не говорил ей, что он прирожденный дублер, не способный принимать самостоятельные решения. Сама разобралась. И ведь главное — она сейчас меньше всего думает о том, какое решение примет командир в данный момент. Она уже уловила, что риск — пятьдесят на пятьдесят. Она заботится о том, чтобы Тарумову не было стыдно вспоминать о своем первом рейсе, когда он пойдет в третий, четвертый, десятый…
— В конце концов, — заключила Лора, — если оба выхода не сахар, то почему бы не взять от каждого по половинке?
Она тряхнула головой, и завитые кудряшки несерьезно подпрыгнули над ее висками. Совершенно не к месту Тарумов подумал, что очарование этой немолодой уже женщины и состоит в органичности ее контрастов…
— Воббегонг, — обратился он наконец к первому помощнику, — попытаемся слезть с загривка этой кометы на самой малой тяге.
— Курс? — спросил Феврие.
— Халфвинд правого галса.
Феврие обернулся к компьютеру — посчитать курс. Слава вселенной — раз уж пошли лихие команды, то все в порядке. Тарумов уже врубал на центральном пульте клавиши оповещения, издалека доносилось хлопанье трюмных люков, зудение сигналов… Обычная предстартовая суета. И Лора, спокойно и даже несколько безучастно наблюдавшая за всем этим из командирского кресла. А ведь для нее старались. Тарумов лихо командовал, Воббегонг каблуками щелкал. Полный набор звуковых сигналов по всем трюмам воет — Филадельфийский симфонический, да и только. Устроили последний парад. Мальчишки. Феврие нажал кнопку, и из стены выдвинулось амортизирующее кресло. Он сел, пристегнулся. Тарумов и Воббегонг последовали его примеру.
— Планетарные — на прогрев! — скомандовал Тарумов.
Планетарные двигатели — штука мощная. Вибрация поначалу чуть заметна, ее угадываешь только потому, что ждешь, да иногда начинает тоненько зудеть попавшая в резонанс лампочка. Но затем гигантское тело корабля наливается напряжением, и крупная, с трудом сдерживаемая дрожь бьет эту титановую посудину, словно какое-то живое существо мчалось изо всех сил, пока не наткнулось на невидимую преграду, и вот теперь оно замерло, а дыхание продолжает клокотать, и сердце готово разнести свою оболочку… И только когда двигатели будут переведены с холостого хода на маршевый, дрожь эта сгладится, стиснутая невыносимо тяжелой лапой перегрузки.
— Штурман, — сказал Тарумов, — как только выйдем в периферийную зону шлейфа, ляжем в дрейф и пропустим комету мимо себя. Генератор защиты выдержит. А там посчитаем, что дальше.
— Хорошо, — не по-уставному ответил Феврие.
Однако хорошо ему не было. Феврие давно уже стало страшно и тоскливо, потому что в этот рейс он мог и не идти — Полубояринов давно уже звал его к себе, в координационный центр. Но он отказался, потому что в этот раз набиралось уж слишком много новичков — не считая командира, механик, второй штурман и оба врача.
А сейчас ему было страшно, и еще страшнее стало от одного-единственного слова Тарумова «посчитаем».
За все время пребывания в космосе Тарумов так и не научился решать. Он научился только считать. Считать даже в тот единственный момент, когда четко и безошибочно должна вступить в действие интуиция настоящего космолетчика.
Феврие, как и все старики, удержавшиеся в космосе, такой интуицией обладал, но сейчас работала не она, а простой автоматизм, и он безошибочно вколачивал программу в корабельную «считалку», а закончив свое дело, невольно оглянулся на Лору — впрочем, на нее все оглядывались, словно спрашивая ее молчаливого согласия и одобрения. Она полулежала в командирском кресле, сцепив на крепежной пряжке свои маленькие руки, и безмятежно улыбалась Тарумову.