Искатель. 1978. Выпуск №3
Шрифт:
— Кьюдос — коллега многих из нас, филателистов, — пояснил Ягодкин. — Я с ним тоже связь время от времени поддерживаю и вам советую. Тем более лично можете познакомиться. Мы с ним ни разу не виделись, а знаем друг о друге все, что положено знать коллекционеру о коллекционере. Меня интересует полярная почта, а Кьюдос собирает, как и вы, советские марки. Я и дам вам несколько таких марок, ну, скажем, блок «Союз» — «Аполлон» и еще кое-что. А вы обменяете их у Кьюдоса на мою тематику. Скотт, Пири, Нансен, Амундсен, арктическая и антарктическая Америка. Словом, подберите сами из того, что вам предложат. И учтите, что Кьюдос не жулик и рыночные цены марок знает, как азбуку.
— Так я и свои могу взять, — сказал Чачин. — У меня вагон дублей.
— Берите. Но имейте в виду: у Кьюдоса неплохая коллекция. Подыщите
— Безусловно, — подтвердил Чачин.
Угрызений совести он не испытывал.
16
Вот он сидит опять передо мной и Жирмундским и рассказывает о том, что произошло на вечеринке у Ягодкина.
Ничего нового для нас в этом рассказе нет, зато многое из наших предположений подтвердилось. Да, Лялечка оказалась Лавровой Ольгой Андреевной. Да, Раечка, то есть Немцова Раиса Григорьевна, действительно участвует в той же «компашке». Да, Шелест ездил в Одессу для связи с кем-то из команды пассажирского теплохода, прибывшего из зарубежного плавания. Этот «кто-то» оказался барменом, который и обменивал ягодкинские марки где-то в Марселе. Да, марки эти, видимо, и вправду средство связи Ягодкина со своими хозяевами за рубежом. Они были не кодом, а всего лишь способом передачи зашифрованных сообщений. Именно потому Ягодкин и хотел видеть все марки, привезенные Шелестом из Марселя. На какой-нибудь из марок могла быть часть шифрованного текста. Я специально узнавал у экспертов, можно ли, смыв клей с новой марки, нанести на нее зашифрованный текст, а потом снова залить ее непрозрачным клеем. Сказали, что трудно, нужен, мол, специальный клей, но, вообще-то говоря, такая возможность не исключается. Видимо, Шелест не знал о такой возможности и рассматривал привезенные из Марселя марки лишь в зависимости от их ценности для коллекционера. Не подозревал это и Ермаков, посылая ягодкинские марки в Кельн по внутригерманской почте. Словом, выбранный курьером икс, игрек или зет не знает секрета новеньких советских марок, которые приходят таким способом из Москвы в Кельн.
— Интересно, сколько было таких курьеров? — размышляю я вслух.
— Двух мы знаем наверняка, третий наклевывается, — ухмыляется Жирмундский.
— Не так уж много. Давно ли работает Ягодкин для своей разведслужбы? Год с лишним? Срок для профессионала-разведчика немалый, но Ягодкин не профессионал, а любитель. И едва ли так велика отдача его как разведчика. Да ее и не ждут так скоро. Подумай лучше, для чего мог быть расконсервирован человек с такой необходимой, конечно, но не столь уж популярной профессией, как у Ягодкина? Не крупный специалист-ученый в какой-нибудь интересующей вражескую разведку области, даже не рядовой сотрудник, близкий к любой секретной информации, словом, не личность разведке нужная в первую очередь. К тому же азам разведывательной службы он не обучен, опыта разведчика у него нет, он не шифровальщик и не радист и, вероятно, даже азбуки Морзе не знает… Так зачем же он понадобился Кьюдосу, Лимманису и компании? Полагаю, для очень простой задачи: подбирать нужный для его боссов человеческий материал. Людей, на которых мог бы опереться разведчик-профессионал. Такого разведчика пока посылать рано, потому что Ягодкин еще ничего путного для своих хозяев не сделал. Мошенники и аферисты годны только для связи или для крыши, а скрытые антисоветчики — к нескрытым Ягодкин даже приблизиться не посмеет, — только для того, чтобы распространять и хранить подпольную эмигрантскую писанину. Но и таких он должен разыскивать, прощупывать и сообщать о своих удачах хозяевам. А много ли было у него этих удач? Не знаю, но убежден, что немного. Настроения и планы Лялечки прощупает Чачин, но не думаю, что она годится на что-либо, кроме приманки для «дичи», если такая «дичь» подвернется. Что сделал Ермаков, мы уже знаем. На том же поприще подвизается и Шелест, если мы не узнаем о нем побольше. А Немцова, видимо, совсем не тот человек, который бы с успехом мог поработать
— На каком же основании?
— А ты что-нибудь узнал о Немцовой? — в свою очередь, спрашиваю я.
— Ничего предосудительного. Работоспособна, аккуратна и неболтлива. Идеальный секретарь для приемной директора… И никаких романов в институте: Мелик Хаспабов этого не любит. Работой с секретными материалами занимаются там специальные отделы и специалисты с другим уровнем знаний и опыта.
— Потому я и не подозреваю Раечку, — говорю я. — Возникла она в жизни Ягодкина еще до появления Лимманиса, и марочной консультации не требовалось, чтобы получить согласие на ее вербовку. Меня же больше интересует Челидзе, он ближе всех к Ягодкину, и обязанности у него совсем другие, чем у Шелеста и Лавровой.
Чачин смотрит уныло, и я его понимаю: не узнал ничего нового, не сделал никаких открытий. Единственная надежда на то, что не откажется Ягодкин от оказии в Кельн. Вот и Жирмундский о том же думает, скосил глаза, словно смущен или разочарован, как человек, пришедший в театр на премьеру и вдруг увидевший вместо нее рядовой заигранный спектакль. Вероятно, и майор считает, что мы по-прежнему далеко не продвинулись и в случае провала Чачина проиграем если не партию, то хотя бы дебют.
Я спрашиваю себя, что ответить этим «прагматикам», не ведающим слово «предвидение»?
И отвечаю:
— У вас нет воображения, друзья мои. Не цените мелочей, которые подтверждает следствие, а ведь из мелочей слагается целое. На скачках бывали? Так вот: всегда находится фаворит, который выигрывает, и всегда есть наездник, который предвидит все непредвиденные случайности скачки. Он готовит победу исподволь, терпеливо и педантично… Есть такая игра «джигсо». Придумали ее в Америке в дни вели кого экономического кризиса тридцатых годов, когда безработным учителям, кассирам прогоревших банков, продавцам закрывшихся магазинов и уволенным университетским профессорам нужно было как-то коротать время в очередях на биржах труда. Делалось это так. Брали литографию с копии какой-нибудь классической итальянской или голландской картины, вроде «Тайной вечери» или «Ночного дозора», наклеивали ее на фанеру и разрезали на множество кусочков различной формы — треугольники, квадраты, параллелограммы, кружки, — а потом сваливали в коробку. Из этой кучи надо было собрать разрезанную картину. Большого терпения требовала эта работа, большой точности, и называлась она «джигсо», что в переводе, если чуть погрешить против английского, будет значить — «сложи так». Вот и мы, ребятки, занимаемся таким сложением. Сложили многое? Сложили. Так чего ж унывать?.
— Лаврову и Шелеста мы сложили, а вот Челидзе и Раечка пока не складываются, — виновато замечает Жирмундский.
Я улыбаюсь: дошло все-таки мое диспетчерское напутствие.
— К Ягодкину пока не ходи, — говорю я Чачину. — Жди звонка, а позвонит он наверняка. Дома у тебя люди надежные?
— Отец и мать — куда надежнее, — смеется Чачин. — Оба знают: никому ни слова о моей работе.
Меня немножко беспокоит самоуверенность Чачина. Не рискнет так просто открыться Ягодкин первому встречному. Обязательно проверит, не подсадную ли утку к нему подбросили. Говорю об этом.
Чачин тотчас же откликается:
— Уже проверяли. Вчера днем, когда меня не было дома. К телефону подошел отец. Его спросили, молодой мужской голос с хрипотцой, можно ли зайти ко мне на работу и где именно я работаю. Говорит, мол, мой старый школьный товарищ, находится проездом в Москве и очень хотел бы повидаться. А отец в ответ: Сережка в отпуске, проводит свой отпуск в Москве, и вы можете зайти к нему вечером. И при этом спросил: а какой именно товарищ мною интересуется? Ответа не последовало, положили трубку.
— Значит, порядок, Сережа, — говорю я, — Начинай роман с Лялечкой.
— Так она с Жоркой… — мямлит Чачин.
— А ты отбей. Или не умеешь? Интеллектуально ты интересней Челидзе. Так, по крайней мере, мне бы хотелось думать, — подпускаю я шпильку. — Телефон сама дала. Вот и позвони. Пригласи куда-нибудь.
Чачин согласился, но с кислым видом. В своей привлекательности для Лялечки он был совсем не уверен. А хотелось. Видно, что хотелось…